Пророк. История Александра Пушкина - Ольга Тиханова Страница 6

В ответ Пушкин хмыкнул, указывая на дырку во фраке.

– Саша, l’habit ne fait pas le moine[11], – успокаивал Пущин, – зато ты служишь в Министерстве иностранных дел… с перспективами…

Тут же перед ними вырос распорядитель бала и с нескрываемым презрением оглядел Пушкина с ног до головы:

– Месье, приглашения!

От неожиданности Пушкин остановился. Из-за спины распорядителя вынырнул Данзас и ткнул ему под нос пригласительный.

– Простите, он с нами, – Пущин подтолкнул друга ко входу. – Заходим внутрь. Я тебя представлю друзьям. Важным людям. Расскажи им про службу. Но самое главное – почитай им чего-нибудь!

– Ты дамам лучше читай. Про кота, дуб, цепь… – Данзас взял с подноса бокал шампанского. – Что ж друзья. В атаку! Дамы! Здравия желаю!

Пушкин тоже взял бокал, выпил его залпом и сразу почувствовал себя увереннее. Дырка на фраке уже не так сильно досаждала, музыка веселила сердце, а при взгляде на дам, ярких, как сказочные птицы, все дурные мысли испарялись. Хотелось только одного – бесконечного праздника. И плевать на все вокруг.

Взгляд скользнул в сторону и зацепил Данзаса в кругу смеющихся девушек. Тот подмигнул другу, приглашая присоединиться к их компании. Пушкина не надо долго уговаривать, он уверенно шагнул вперед.

Но тут за локоть его схватил Пущин. Это еще что?! Неужто опять решил морали читать?!

– Саша! Смотри! Жуковский! – с жаром шептал Пущин, указывая в сторону.

Там, в Бронзовом зале, в белом фраке с пурпурным атласным галстуком Жуковский читал, стоя в центре почтенных господ-литераторов. Как оперный певец во время арии, всем видом источая величие и собственную значимость:

Я знаю: будет добрым пир

В небесной стороне;

Там буду праздновать и я;

Там место есть и мне.

Оглушительные аплодисменты. Восхищенные вздохи. Возгласы «браво».

– Оставьте. Не стоит… – кокетничал Жуковский в ответ.

И сорвал еще одну волну оваций. Пущин, утягивая за собой друга, подобрался поближе к поэту и подхватил:

– Великолепно! Великолепно! Василий Андреевич, поздравляю с назначением! Обучать великую княгиню – это большая честь. А… Иван Пущин. Помните меня?

– Нет, но благодарю. Волею Божьей!

Неловко вышло: Иван был уверен, что Жуковский вспомнит их. Он ведь не раз приезжал в лицей, пару лет назад они даже разговаривали, поэтому сегодня Пущин рассчитывал возобновить общение. Дружба с влиятельным и знаменитым человеком всегда на руку молодым. Особенно в столице. Но что поделать? Придется начинать сначала:

– Я хотел представить вам своего друга, он тоже поэт… Александр Пушкин.

– А, да. Не тот ли Пушкин, кем восхищался покойный учитель наш Державин? – продолжая раскланиваться с поклонниками, протянул Жуковский. – И что вы? Пишете?

– Он пишет поэму! – с воодушевлением вмешался Иван.

– Поэму? Какая амбиция! – усмехнулся мэтр. – Прочитайте!

– Я только начал… – замялся Пушкин. – У лукоморья дуб зеленый, златая цепь…

Он не закончил, потому что в этот миг в зал вплыла хозяйка вечера – великолепная Авдотья Голицына, в диадеме, ловко подхватившей светлые локоны, небесно-голубом платье, открывающем изящные плечи. Она сразу и безраздельно завладела вниманием каждого гостя. Даже Жуковский не смог тягаться с хозяйкой эффектностью, да и не стремился. С мягкой улыбкой он склонился поцеловать ее ручку:

– Авдотья Ивановна! Ну это пошло – так любить внимание!.. Так что там про лукоморье?

Пушкин молчал, не в силах оторвать глаз от хозяйки вечера.

Осенью 1817 года Пушкин познакомился с Евдокией (Авдотьей) Ивановной Голицыной (1780–1850) и стал постоянным гостем в ее доме. По свидетельству Николая Михайловича Карамзина, Пушкин «смертельно влюбился» в роковую красавицу, несмотря на то что она была на 19 лет старше его. Влюбленность поэта вскоре развеялась, но общение продолжалось до 1820 года, пока Пушкину не пришлось покинуть Петербург, и возобновилось после его возвращения в середине 1820-х.

Евдокия Голицына происходила из старинного московского рода Измайловых. В 19 лет юная барышня была выдана замуж по повелению императора Павла I, а вовсе не по велению своего сердца, поэтому сразу после известия о смерти императора свободолюбивая Евдокия прекратила отношения с мужем и переехала в Петербург, где вскоре ее дом стал одним из самых известных в столице.

Она слыла странной и даже эксцентричной, в Петербурге ее прозвали La Princesse Nocturne (Ночная Княгиня), так как, желая избежать предсказанной гадалкой смерти в ночные часы, днем она спала, а ночью – принимала гостей. В 1815–1816 годах княгиня жила за границей и как раз вернулась в Петербург к 1817 году. В ее салоне обсуждали злободневные политические проблемы, говорили о патриотизме, конституционных правах, государственных законах и, конечно же, о свободе. Александр Пушкин был вдохновлен как интеллектуальными беседами и спорами, так и личностью хозяйки салона, к которой обращено его любовно-патриотическое стихотворение, не напечатанное при жизни поэта:

Краев чужих неопытный любитель

И своего всегдашний обвинитель,

Я говорил: в отечестве моем

Где верный ум, где гений мы найдем?

Где гражданин с душою благородной,

Возвышенной и пламенно свободной?

Где женщина – не с хладной красотой,

Но с пламенной, пленительной, живой?

Где разговор найду непринужденный,

Блистательный, веселый, просвещенный?

С кем можно быть не хладным, не пустым?

Отечество почти я ненавидел —

Но я вчера Голицыну увидел

И примирен с отечеством моим.

Евдокии Голицыной Александр Пушкин передал рукопись своей оды «Вольность», которая позже стала одной из причин его высылки из столицы.

На помощь другу пришел Данзас.

– Господа! Дамы! – начал он, подводя Пушкина к Голициной. – Ее сиятельство, блистательная княгиня Голицына, открывшая нам всем двери своего прекрасного дома, приготовила сюрприз гостям! Сегодня для вас выступит молодой поэт, которому рукоплескал сам великий Державин! Александр Пушкин и его поэма… «Руслан и Лариса»!

Данзас сделал два шага назад, оставив друга одного в кругу гостей. Голицына пристально смотрела на незнакомца. Сраженный Пушкин стоял как столб.

– Державин-то под конец совсем сдал! – прошептал довольно громко генерал из свиты княгини. – Оборванцев в поэты стал записывать.

Негромкий, унизительный смех, как круги по воде, разошелся среди гостей.

Пушкин почувствовал, как закипает: и не за такие дерзкие насмешки он вызывал на дуэль, но его сдержали пронзительный взгляд и красота княгини.

А в следующий миг голос молодого поэта перекрыл нарастающий шум толпы:

Беги, сокройся от очей,

Цитеры слабая царица!

Где ты, где ты, гроза царей,

Свободы