Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 41

Под брань эсэсовок она идет медленно, двигается как автомат.

Удар тока и смерть, которая была так близко, оглушили ее.

У нее еще достаточно сил, чтобы дойти до больницы, там она лежит потом под присмотром врачей, и к ней наведывается начальник политического отдела Хустек-Эрбер. Начальник хочет дознаться, как был организован побег и у кого она пряталась поблизости от лагеря. Лёдка отказывается дать показания, и ее забирают в политический отдел Биркенау, откуда она уже не возвращается к живым.

Такова свобода. Бывает и другая.

Некоторые надеются на официальное освобождение из лагеря. Освободят, говорят они, не ранее чем после шести недель заключения. Эти слухи распространяют женщины, которых заверили в гестапо, что их высылают в концентрационный лагерь всего на шесть недель.

Вопрос об освобождении интересует лишь вновь прибывших. В первые дни они много говорят об этом, выспрашивают у всех, когда освобождают и кого сперва – уголовных или политических. Но старожилы только молча улыбаются в ответ. Здесь – не освобождают.

Здесь Vernichtungslager!

Этого новым не говорят, но вскоре они догадываются обо всем сами и умолкают. Иногда кто-нибудь отсчитывает шестинедельные этапы, напряженно дожидаясь после каждого сведений из политического отдела. Но ждет он напрасно.

Впрочем, возможно, так легче побеждать время.

Однако весна и в этом отношении приносит перемену. Сразу за воротами женского лагеря, на поле, где обычно проходили общие поверки, появляются штабеля досок; из них быстро вырастают два больших барака, очень отличные от лагерных. Внутрь заходят по лесенке, поэтому там нет ни грязи, ни сырости. Бараки разделены на комнатки, в них – большие окна.

Заключенные строят всевозможные догадки – как правило, пессимистические. Согласно одной версии, здесь будут жить эсэсовки, чтобы даже ночью быть поближе к лагерю, сейчас они ездят сюда на велосипедах из Освенцима.

Но оказывается, что в этих прекрасных бараках будут проходить карантин женщины перед выходом на свободу.

Этому трудно поверить. Но уже через несколько дней расходится весть, будто вызвали первую группу женщин для отправки в карантин. Узницы целыми толпами разыскивают счастливиц, хотят увидеть их, хотят воочию убедиться. Находят. Усталые лица светлеют в улыбке, всем так хочется прикоснуться к ним, хотя бы на мгновение разделить чужое счастье. Сыплются просьбы, адреса, множество адресов, которые уходящие заучивают наизусть в последние часы. Затем им измеряют температуру в амбулатории, купают, после купания выдают белье и одежду, на этот раз в самом деле чистую, и вот они готовы. Идут пятерками, провожаемые плачем женщин, что стоят вокруг бараков и машут им руками. Минуют ворота, за которыми среди газонов, травы и цветов сверкают свежестругаными досками два больших барака – преддверие свободы.

Среди ушедших в карантин много немок, югославок, есть и польки. Неожиданно уходит и староста лагеря – Лео. Старая заключенная растрогана. У нее забрали элегантную одежду, которую ей разрешалось носить по должности, и выдали серое полотняное платье. С тоской смотрит она в сторону светлых бараков, виднеющихся за воротами на фоне ясного неба и полей. В карантин вызвали и Грету, обер-капо посылочного и хлебного склада, и Марту, заведующую лавкой в женском лагере.

Не все немки охотно идут в карантин. Некоторые плачут и умоляют лагерное начальство разрешить им остаться. Это странное поведение настораживает полек. Почти каждая из уходящих клянется, что пришлет в лагерь посылку или письмо, в знак того, что попала домой. Но все ожидания напрасны. Таинственная свобода, куда уходят женщины, не дает о себе знать ни единым словом.

Со временем в карантин уходят и польки, за которых можно ручаться, что они не обманут ожиданий и сообщат о себе, если только действительно выйдут на свободу. Уходит Зофья Тройская, учительница из Силезии, единственная в лагере оставшаяся в живых полька из четырнадцатой тысячи. Уходит Фелиция Ивановская, чья энергия и добропорядочность известны всему лагерю.

Тем, кто в карантине, нельзя встречаться с женщинами из лагеря, к тому же ворота делают невозможным какое бы то ни было общение. Запертые в светлых бараках, они утром и вечером провожают взглядом проходящие мимо окон колонны.

Они не работают, они ждут.

Из бараков им хорошо видны горы, видны проносящиеся по железной дороге поезда.

Проходит какое-то время, и Фелиция Ивановская возвращается в лагерь. Возвращаются немки: Лео, Марта, Грета, едва ли не половина тех, кто должен был быть освобожден. В карантин вызывают других.

Уехала только часть. Среди них Зофья Тройская, учительница из Силезии. Но проходят недели, месяцы, а обещанных ею писем нет. Вместо них появилась она сама.

Выясняется, что после карантина ее отвезли в тюрьму в Катовицы, где она находилась перед первой отправкой в Освенцим. На этот раз она два месяца ждала в тюрьме решения своей судьбы. Через два месяца ее вызвали на судебное разбирательство, куда пришли повидаться с ней ее родители и муж. После продолжительного допроса она была оправдана.

– Sie sind frei[66], – прозвучало в зале суда.

Однако присутствующие на суде сотрудники гестапо воспротивились ее освобождению, и молодую женщину, дав ей предварительно один час на разговор с семьей, перевезли в Освенцим, где зачислили под тем же номером, что и раньше.

Светлые бараки сверкают на солнце чистотой стекол и стен, женщины, запертые в них, живут словно монашенки в тихой обители.

Никто уже не мечтает попасть туда, и все же бараки всегда заполнены.

Порой какая-нибудь посетившая лагерь комиссия, прежде чем войти в ворота Биркенау, подробно осматривает карантин, не подозревая, что это всего лишь фикция, а вовсе не путь на свободу.

Глава пятая

Штрафная команда

В наказание за разные проступки женщин высылают в Буды, что в восьми километрах от Биркенау. Здесь, работая в штрафной команде, они отбывают срок ссылки.

Буды – деревня, которую тоже превратили в лагерь. Женщины живут за колючей проволокой в полной изоляции от внешнего мира; здесь не затеряешься в толпе, поэтому они лишены даже ничтожнейших возможностей как-то наладить свой быт, какие были у них в Биркенау. Когда летом 1942 года из группы, работающей на уборке урожая, бежала заключенная полька, всю группу обрили наголо и отослали сюда. Ссыльные косят и убирают траву, стоя по пояс в воде.

Оставшиеся в лагере – загнанная, вечно спешащая толпа – почти не замечают их исчезновения. Их уход переживается не столь болезненно, как уход умерших, тех, кто уже никогда не вернется. Новые партии, непрерывно поступающие в лагерь, быстро занимают места ссыльных, вытесняя память о них. Иногда горстка позабытых женщин возвращается уже совсем