Танкисты. Книга вторая - Коллектив авторов Страница 40

14 августа, а на следующий день нас собрал командир: «Ребята, – нас несколько человек отобрали, – отправляем вас в училище!» А мы и не хотели уезжать. Потому что привыкли уже, стали только награды получать. А когда остается много живых, привыкаешь, уже начинается дружба. Но этот учитель, который с нами и в Москве был, он меня как сына обнял: «Ваня, мы ведь вам жизнь спасаем! Война ведь скоро кончится, гляди, как наши наступают…» И поехали мы в Сызрань. Там и о Победе узнали.

Как объявили, все училище сразу в город ушло. Только дневальные остались. Такой праздник был, я по сей день вспоминаю… Всю ночь и весь день все гуляли, пили…

– А вы, кстати, пили в то время?

– Я в армию пошел, водку не пил. И на фронте не пил совсем. Бывало, утром перед атакой с завтраком выдадут 100–150 граммов водки. А я смотрю, Шинкаренко сам не свой ходит. Он же на семь лет меня старше, и у него дома остались двое детей, жена, мать. И сердце, конечно, болит за них… И вот, бывало, он подойдет ко мне: «Я твою выпью?» – «Чего ты спрашиваешь? Ты же знаешь – я не пью!» И вот он выпьет и немного успокоится… Так что я некурящий и непьющий, но считаю, рюмочку пропустить для здоровья полезно. Анекдот вот вспомнился, можно рассказать?

– Даже нужно.

– Муж с женой за столом. Он рюмочку выпьет, а оставшиеся капли выливает себе на голову. Один раз так, другой, третий. Она его спрашивает: «А чего ты так примачиваешь волосы?» – «А как вспомню, что сейчас с тобой спать ложиться, так волосы дыбом…»

– Были у вас какие-то трофеи?

– Я даже и не подходил к ним, и не трогал ничего. Кроме этого комбинезона, вроде ничего не имел. Понимаешь, сколько я прожил, но с детства не лазил ни в один чужой огород или сад. Приучен был так – не бери чужого, не радуйся чужому горю, не делай другому больно, как бы сделали тебе.

Помню, взяли Ельню, сразу открыли амбары и понесли коньяк в бутылках. Но за ночь тринадцать человек умерло… Оказывается, это только наклейка – коньяк, а на самом деле отрава… Не ты положил – не тебе и брать! Не трогай! Не надо! Лучше поголодать, но чужого не бери! А сколько ребят из-за них погибло…

Помню, остановил свой танк, вся дорога впереди на три или четыре километра забита брошенной немецкой техникой: и машины, и танки, и пушки, и кухни… Оказывается, мост впереди разбили наши летчики. И нам приказ – «Валите эту технику под откос – освобождайте дорогу!» Начали, а по машинам уже наши лазают. Вдруг в одной машине взрыв… Поэтому – не лезь! Или такой еще эпизод.

Как-то в шесть утра раздался сильнейший гул. Оказывается, приехали шестнадцать «катюш» и дали залп. А на следующее утро мы решили посмотреть. Представь, дорога идет ровная, прямая, но от самого верха и до низа вся в немецких трупах… Немцы лежали просто сплошной массой. Вот как книги на полках – один на одном…

А среди этой кучи лежит наш лейтенант. Полотенчиком накрытый, но сняты сапоги… Видимо, тоже полез за трофеями и кто-то из раненых его застрелил. А потом кто-то из наших проходил и снял сапоги. До неприятных моментов порой доходило.

Как-то нам дали отвезти на передовую двух офицеров-связистов: начальника связи, капитана, и еще одного. Они должны были какой-то вопрос решить. И что-то мы остановились, мой командир с младшим из них куда-то пошли, а мы с капитаном остались в машине. Как раз бой недавно кончился, но то там немецкая пушка стрельнет, то там. И один раз стрельнули так, что по моему люку осколки прямо забарабанили как дождик. Но я не придал этому значения. Через какое-то время снаряд разрывается позади танка. Помню, даже подумал тогда: «Что, неужели он почувствовал, что мы тут? Чего это здесь снаряды рвутся?» Потом слышу ж-ж-ж, вроде как струя воды. Думаю, побоялся вылезти, прямо в танке оправляется… После этого жужжания, слышу, заскрипел. Я глянул, а он, видимо, в открытый люк смотрел и прямо в висок осколок…

Тут эти двое возвращаются, кричу им: «Надо быстрее его вытаскивать, перевязать!» Так вот представь, пока вытаскивали, они чуть не заспорили, кто из них заберет себе его «ТТ». У нас ведь у всех наганы были. Я не знаю, что такое мат, ругань, но тут даже ругнулся на них. Отъехали немного, шинель ему под голову подложил: «Поддерживайте его!» и поехал как можно быстрее…

– Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

– После училища до 1964 года служил зампотехом. За всю службу ни солдата, ни офицера, которые по рангу ниже меня – никогда не наказывал. Считаю, командир сам должен все взвесить, обдумать и найти момент, когда сказать. А наказать, обидеть, это очень легко. Потом такой командир теряет авторитет. А как без авторитета он может подавать правильный пример? Поэтому солдаты меня уважали и после службы писали мне письма.

За всю службу ни одного нарекания не имел, был избран секретарем партбюро полка, но новый командир не посылал представление на майора. На этой почве инфаркт получил, и меня комиссовали. 3-ю группу инвалидности дали.

Цыбизов Иван Дмитриевич

Сначала там же в Калининграде работал начальником отдела кадров областного отдела соцобеспечения. Потом стал работать в лаборатории Госнадзора за стандартами мероизмерительных приборов. Это была сильная должность, авторитетная. Уж если я пришел проверять, то не признаю никого. Если находил нарушения, целые цеха закрывал, и меня боялись не знаю как.

Но в 1974 году с женой решили переехать в Рязань, и здесь в райкоме партии меня направили в институт «Оргстанинпром» начальником штаба гражданской обороны. Проработал там до 1991 года. При мне команда нашего института десять лет подряд держала по Рязани 1-е место. И одновременно исполнял обязанности лектора-международника в областном обществе «Знание».

Но и после выхода на пенсию я дома не рассиживаюсь. Активно участвую в общественной работе ветеранских организаций. Часто выступаю перед молодежью. Так что путь я прошел большой, непростой, а мне вот не могут пенсию нормально посчитать. А у меня трудовой стаж 58 лет и три ранения. Обидно…

– Большая у вас семья?

– Семейная жизнь у меня тоже сложилась. Воспитали с женой сына и дочь. Есть две внучки и трое правнуков.

– Войну часто вспоминаете?

– Конечно, вспоминаю, ведь сколько всего пережить довелось… О незабываемых годах нашей юности я даже