Воины СВО. Воронежцы. Книга славы и памяти - Михаил Иванович Федоров Страница 37

Байконур (точнее, Ленинск) занимал куда большие территории.

– А я еще в Домбаровке жил, – подчеркнул свою осведомленность о военной жизни, – правда, недолго…

– Знаем. Прилетал туда, Среднюю Азию я вообще облетал вдоль и поперек… Так вот насчет училища. В Эмбе пацаны, а родители зенитчики-ракетчики… Военная форма кругом. Есть гражданские, но разница очевидная. В поведении, в образовании, в интеллекте. Понятно, что пацаны почти все мечтали о военной карьере. Кто об авиации, но здоровье не позволяло. Вот Максим первый раз не поступил в Оренбургское зенитное. У него были некоторые проблемы со здоровьем. А он скрывал. Но ты можешь скрыть здесь, тебе чуть помогли, а ты поехал на комиссию чуть выше, и на той комиссии тебе говорят: «Парень, у тебя…» И на следующий год он готовился уже в полном объеме. То есть здоровье подгонял, физика (физическая подготовка) у него и так нормальная была. И военную жилку привил себе сам… Когда был в училище, мы с ним пересеклись трижды. Первый раз случилось так. В Оренбурге был авиационный ремонтный завод, мы пригнали туда самолет на ремонт, пробыли там несколько дней, сдали его, а потом через несколько месяцев приехали его забирать. Так вот, когда пригнали, я с ним увиделся… Маленькое отступление. Когда он тренировался у меня мальчишкой, фамилия у Максима была Душкин. По отцу. А перед получением паспорта он принял решение взять фамилию матери, потому что она его воспитывала. Поэтому в училище я его искал как Андреева. А в Оренбург я приехал после Чечни. Поэтому для него я был героем. Уже потом я ему говорил: «Максим, ты пойми. Я летал на Ан-26. Я не бомбил. Как бойцы с автоматом по горам не бегал. Мы, конечно, в боевых действиях участвовали, пользу мы приносили, но это совсем не та романтика… Да, у нас разные ситуации были, но…» Ну вот, я приезжаю, он на первом курсе. Я прихожу в училище, в казарму: «Мне нужен курсант Андреев». Мне говорят: «Он в карауле». Я выхожу, жду. Подъезжает машина. Выходит он. А он сержант – командир отделения. Он увидел меня, ломанулся, а командир взвода: «Куда ты?!» Он кричит: «Брат приехал». Мы так друг друга и называли: братья. Я старший брат. Его мама всегда говорила мне: «Ты был старшим братом и отцом». Так вот нас трое. И есть младшенький. Максим моложе меня на восемь лет, а младшенький – младше его на восемь лет. И вот когда все случилось (Максим погиб), младшенький оказался реально мужчиной. Его помощь семье (Максима) была максимальной… Ну, а тогда я прихожу к командиру роты, говорю: «Слушай, отпусти парня с ночевой». Он: «Ты же понимаешь…» Я ему, мол, ну я не с фронта, но все равно. И мы с Максимом пусть не по крови родственники, а близкие люди, я тренером у него был, то есть гарантирую, что парень никуда не попадет и я его завтра верну. Командир пошел навстречу, я Максима забрал.

Курсант Андреев

Павел продолжал:

– Мы, естественно, после горбачевского сухого закона (1985–1987 годы) сначала посидели с моим экипажем, потом пошли в кабак, там выпили, и там я его научил третьему тосту, которому нас летчиков научила десантура. Мы с ней пересекались. В Вооруженных силах есть третий тост, он поднимается за тех, кого больше нет. Пошло это с Афгана. При этом во время Афгана и после Афгана были те, кто его в армии не признал. Моряки: «За тех, кто в море» – поднимали третий тост. Погранцы: «За тех, кто на границе»… Но со временем после конфликтов, которые были, все это пришло к одному, что третий тост везде стал единым. При нем не произносятся никакие речи, его выпивают молча и не чокаются. Поминают. Ну а десантура научила этот тост выпивать стоя. Мы как-то с полковой разведкой пересеклись, помянули. Выпили. И с тех пор у нас стало традицией… Вторая встреча с Максимом года через три, четыре. А, может, по телефону разговаривали, и он рассказал мне такую историю. «Помнишь, ты меня научил пить третий тост?» – «Конечно». – «Один раз очень помогло. Мы, курсанты, пошли в увольнение. А денег у нас впритык. Зашли в кабак, заказали бутылку водки на всех, понимая, что это каждому три рюмки. И закуски почти не было. А мы в гражданке все. Ну, выпили по рюмке, по второй и потом молча все встали и, не чокаясь, выпили по третьей. Ну и все, денег нет, надо уходить. А официантка подходит и: “Ребята, вам две бутылки водки передали”. – “Мы никого не знаем”. – “Передали”. Потом подходит: “Вам от другого стола закуска”. Мы поворачиваемся, не понимаем, а там седые мужики сидят: “Курсанты, это вам за то, что военную традицию чтите”».

За живое взяли.

Курсант Андреев с Павлом

Старший брат:

– Ну а потом был момент, когда я попал прямо на выпуск. Причем это произошло случайно. Он мне как-то сказал, что выпуск в такой-то месяц, такой-то день. Я ему сказал: «Максим, я не знаю, мы в Оренбург очень редко летаем». Ну и получилось, как будто кто-то сверху сказал. Я сидел, приходит экипаж, я проверяю готовность. Они говорят: «В Оренбург». Я понимаю, что такая возможность больше не подвернется. Ну и я штурману говорю: «Полечу с вами». Ну и полетел, увидел там маму Максима, сестру, ну, а на построении мне сказали, где он будет стоять. И он увидел меня в толпе приглашенных, родителей, зрителей, прямо напротив себя.

Вот радости у парня.

В Биробиджан. Не щелкал каблуками

– Ну и потом получает распределение в Биробиджан, уезжает туда…

– А как распределение?

– Насколько помню, он не был среди отличников, которые выбирают. Поэтому в гарнизоны, скажем, «шоколадные» он понимал, что не попадет. Он беседовал с офицерами и информацию из первых рук получил. В Биробиджан не было дикой очереди, он поехал туда. Их часть ездила на полигон. Уже не в Эмбу, потому что Эмбу перевели в Россию, а на другой, в Ашалук, Астраханская область. И там они показали по сравнению со многими частями лучшие результаты. Он рассказывал, как посылали на мишень две ракеты притом, что первая, может, и собьет, но чтобы было гарантировано, то вторая. Он говорит: «Мы били по одной». То есть настолько были уверены в успехе, что для меня