Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров) Страница 33

«Вот еще новость, приятная для нашей академии. Писали из Петербурга об утверждении другого предложения академии – о прибавке суммы на содержание студентов; будет прибавлено 100 рублей на студента, на которого ассигновалось 350 рублей ассигнациями. И это, если сбудется, прекрасно: будем иметь по другой шинели; таким образом, в семинарию приедешь не в рубище, а порядочным молодым человеком.

Ты говоришь о настоящем европейском движении, и мне позволь немного поговорить о нем, потому что это такой предмет, который занимает всякого мыслящего. Пред нашими глазами совершается реформа, которой равной едва ли найдешь в каком-либо другом веке всемирной истории. Переворот в необыкновенном размере и чрезвычайно быстрый; он охватил или грозит охватить весь запад: вот какова сила идеи; вот как способны убеждения перейти в дело.

О, беспокойный, мятущийся запад! Бедные государи отказываются от престолов; счастье, равенство и свобода, во имя которых громят старый порядок вещей (слова эти, говорят, Итальянские государства избрали своим девизом) искупаются реками крови, насилиями и грабежами пролетариев. Вот образование! Подлинно, друг, мы счастливы, что живем в хранимой Богом России; убеждения наши противоположны западным убеждениям.

Мы, земляки, живем хорошо, и преимущественно В.Ф. Взоров, Ф. М. Остроумов и я, но если здесь кто особенно близок ко мне, равно и я к нему, то это – отец Иоанн; мы живем с ним в самых искренних отношениях. Точно, в академии более самолюбия, чем искренности, дружелюбия, и тем приятнее, отраднее для сердца иметь кого-нибудь привязанного к нам, разделяющего нашу искренность. Жалко, что наша взаимная приязнь не так еще тесна, какой бы желалось. Нас разделяют лета, звание; мы живем отдельно и отдаленно друг от друга; случается иногда по целым неделям, кроме классов, не видеться. Я вообще не люблю ходить в чужие жилища. Впрочем, мы с ним сошлись характером и привязанностями сердечными».

В апреле последовала у нас перемена инспектора. Исправляющий должность инспектора иеромонах Иларион назначен был ректором Воронежской семинарии. На его место определен бакалавр иеромонах Сергий (Ляпидевский), ныне высокопреосвященнейший митрополит Московский и Коломенский.

В первой половине июня, около 11 числа, посетил нашу академию по пути к месту своего нового служения преосвященный Гавриил, архиепископ Тверской, бывший Херсонский. Его сопровождал высокопреосвященный митрополит, его сверстник по образованию в Лаврской семинарии. Посетили они и нашу монашескую келью[19].

Около того же времени мимоездом в Воронеж и обратно был в Лавре преосвященный Евгений, архиепископ Ярославский[20].

19-го июня писал мне из Мурома смотритель училища Красовский:

«Обыде нас последняя ужасная бездна смерти, и несть избавляяй, разве единого Бога. Все живущие в Муроме вменихомся, яко овцы заколения от холеры.

Со 2-го числа сего месяца холера, как коршун, летает по Мурому и как бы на выбор выклевывает большею частию неосторожных. Причина ея, говорят, в воздухе, действует же она преимущественно над подвергшимися простуде. А как действует? Весьма ужасно и весьма скоротечно. Сначала человек чувствует какое-то чувство томления, боль в голове, а потом озноб; далее происходит или сильнейший понос, или мучительнейшая рвота, большею же частию то и другое вместе, и наконец ужаснейшие корчи, за коими мгновенно следует смерть, и все это совершается не более как в 4 или 3 часа, а иногда и меньше.

Врачи, особенно Матвей Васильевич, не успевают в иные дни не только помогать больным, даже писать рецепты, а аптекарь отпускать лекарства. Страшно.

Ученики все 12-го числа распущены по домам, и теперь у нас вакация; только для священников самая настала беспокойная жизнь.

Еще новостей нет; однако и эта одна за тысячу ответит. Говорят, да я и в газетах читал, что в Москве сильно действует холера, и по всем уездам, не забывая даже вашего богоспасаемого Посада.

Нет ли у вас, особенно по академии, каких-либо новостей и нет ли чего такого, что, может быть, касается и нашего училища? Не слышно ли чего-нибудь о наших окладах?

Пожалуйста, известите, какое вы примете имя в новом ангельском чине? Ведь вы сами писали, что в нынешнюю вакацию соделаетесь монахом. Это мне нужно знать для адреса, без которого, пожалуй, может прерваться наше дружественное сношение».

По окончании частных экзаменов, 23-го июня, в день празднования Владимирской иконе Божией Матери, помолившись усердно Богу, я подал в руки отца ректора, архимандрита Алексия, на имя высокопреосвященного Филарета, митрополита Московского, прошение следующего содержания:

«По причине вдовства моего, имея намерение посвятить себя монашеской жизни, я решился ныне привесть оное в исполнение. Посему нижайше прошу Ваше высокопреосвященство исходатайствовать мне на сие разрешение».

Таким образом, я сделал новый, весьма решительный шаг в своей жизни.

Юный друг мой Г.П. Быстрицкий в письме своем от 24-го июня к своему киевскому другу Флоринскому так характеризовал митрополита Филарета, бывшего у нас на частных экзаменах в качестве ревизора:

«Митрополит был у нас на частных экзаменах как ревизор, и ждем его приезда на публичное испытание. Впрочем, этот ревизор не так часто посещает и не так строг, как обыкновенные ревизоры. Ревизия его обыкновенно и по преимуществу касается оканчивающих академический курс, но ныне он был и у нас, даже в продолжение двух дней, на обоих философских экзаменах, чему примеров не помнят. Что заставило его послушать нашей философии? Думают, состояние философии современной – опасение, чтобы в нашем месте западные идеи не нашли своих проповедников и защитников. Это опасение высказалось в нем во время экзамена. Он критически смотрел на наши лекции и рассматривал их по отношению к современной науке. “Философия, по его понятию, не должна гоняться за современностью, иначе она сделается ложною и пустою. Философия на западе сделалась пустою; оттого философские кафедры остались без слушателей, которые ушли или воевать, или обратились к наукам политико-экономическим”. Ему не понравилось понятие о темпераменте, который у нас выводится из природных свойств и устройства телесного и есть взаимное отношение и степень восприемлемости и самодеятельности. На его взгляд, темперамент состоит в таком или ином устроении телесного организма и влиянии этого устройства на психическую жизнь. Вообще Психология наша особенно подвергалась его нападениям. Замечания очень дельные, его суждение так основательно, что невольно заставляет согласиться с собою. Даже наш глава философов, как называл владыка Феодора Александровича Голубинского, не мог противостоять его критике. Он часто вставал, но скоро и садился; возражения и положения противника заставляли молчать.

Приметно, хорошо знаком митрополит и с историею философии, потому что делал ответы и заметки, которые показывают, что он читал, занимался ею. Забавна выходка его насчет Лейбница. Когда