Революционеры или террористы. Воспоминания участниц Фракции Красной Армии - Инге Фитт Страница 32

У меня не было никаких возражений, когда я была партизаном в партизанском отряде с ГДР как социалистическим регионом на фоне Партизанских действий против Запада. Однако я боялась высказывать такие мысли, скорее как чувство, потому что я потеряла фон в ФРГ и была в опасности потеряться без конкретного ориентира. В долгосрочной перспективе я не могла продолжать борьбу без социального и политического встраивания.

Когда люди из MfS говорили об общих воинственных желаниях, их интерес всегда был направлен на старые и неофашистские организации и людей. Они никогда не теряли из виду фашизм как латентную угрозу и пытались убедить нас в необходимости борьбы с ним. Мы отвергали это как травму. Фашизм в его старых ценностях и формах – связанных с Третьим рейхом – носителями которых были НДПГ и неофашистские организации, был для нас социальным пережитком прошлого, которым можно пренебречь.

Пережиток прошлого. Не имеющий значения и влияния на решающие политические процессы и будущее развитие ФРГ. Мы, конечно, знали, что МФС была создана антифашистами и коммунистами, которые прошли и пережили нацистские пыточные камеры, тюрьмы и концентрационные лагеря! Их понимание сформировалось под влиянием этого опыта, и они передали этот опыт молодому поколению, с которым они сейчас общались. Мы с высокомерной снисходительностью и незаинтересованностью реагировали на их, по нашему мнению, устаревшие представления и страхи. Тем временем, ход истории исправил меня и доказал правоту их невысказанных предупреждений.

В моих отношениях с остальными тремя товарищами ничего не улучшилось. Ежедневный ритм держал нас вместе, общие черты определялись тренировками. Внутреннее единство не развивалось. По вечерам я предпочитала играть в шахматы с кем-нибудь из наших учеников, чем сидеть с ними вместе.

Сегодня мне совершенно невозможно вспомнить последние два года в подполье, разложить их на детали, на этапы. Они представляют собой единый, тусклый и бесформенный блок, из которого, как острые грани, выделяются только период обучения в ГДР и события в Париже. Это были самые жалкие и неумелые годы моей партизанской жизни. Я снова впала в полное отсутствие свободы, безволие, стремление приспособиться, отсутствие воли и ориентации, в болезни, воссоединение и нежелание жить, я снова впала в детство. Как это могло произойти?

Что происходило сейчас, после всех этих лет, когда мы не чувствовали себя вдвоём, когда мы были в пути в вечном лете, в вечной истине? Ничто не могло объяснить бессмысленность моей сизифовой задачи. Что же теперь стало таким безоговорочно спорным? Революционное насилие как значимое политическое средство, т. е. местная партизанская борьба? Или РАФ, в неприкрытой уверенности его политики и самого себя, которому я не могла противопоставить ничего, кроме регресса? Был ли мой регресс частью или результатом отхода всей левой от революционных перспектив? Или я была просто истощена, перегорела, не способна к регенерации?

Когда триста тысяч человек выходят на улицы Бонна против размещения ядерных ракет средней дальности, почему они не готовы просто переехать министерство обороны, даже не прорваться через запретительную линию? Что мешает им сделать то, что они хотят, прямо и в момент их наибольшей силы? Страх перед полицией, которой они превосходят сто к одному? Страх перед абстрактной властью государства? Порабощения? Страх перед хаосом? Или это было ужасное, фундаментальное несогласие с системой, в которой они жили? Не были ли эти массовые мирные демонстрации ярчайшим выражением неприятия продолжающейся революционной политики, к которой мы стремились? Кто из этих трехсот тысяч человек на марше протеста хотя бы думает о партизанах в подполье как о проблеске надежды на политические перемены? Или как о революционном коллективе, ядре нового общества? Разве мы не идём по пути, по которому вряд ли кто-то из грандов хочет идти за нами и где каждая военная акция всё дальше отдаляет нас от социальной реальности?

– Ты ищешь вонь масс, – обвиняет меня РАФ. – Только ваше сознание является решающим, из него вы должны бороться, вы – революционный субъект.

Мы имеем лишь очень слабую связь с событиями и движениями на нелегальных политических полях и вегетируем с нашим политическим анализом и разработанными на его основе стратегиями, исправленными, раскритикованными и удобренными ничем и никем, кроме нашего собственного сознания, «объединённый фронт западноевропейских партизан», фактически последний акт сознания, воздвигнутый против военной мощи империалистов.

От всех дискуссий об этой концепции я впадаю в глубокое уныние.

Глава четвёртая

О том, что я родилась и выросла в капиталистической Германии, я не могу ни сожалеть, ни оправдываться, но это почти неописуемое счастье, что ход моей истории исправил моё незнание о другой Германии. О жизни там в постоянном противоречии между реализацией и осуществлением социалистических целей, стремлений и образа жизни, об усилиях, идеалах, способностях и неспособностях, истинах и ошибках, которые возникли из этого противоречия и были отмечены им. Только те, кто жил там, могут понять, что было разрушено.

Левые на Западе не представляют, насколько тяжёлым грузом лежит на них отсутствие опыта социалистического государства. История не предоставит им новой возможности. В своём высокомерии они даже думают, что могут позволить себе не признавать этот недостаток. Реальный социализм их времени, в ГДР до их прихода к власти, был единственным шансом для них испытать, как идея социализма, то есть идеал, может и не может иметь реальные социальные последствия. Но они предпочли отстраниться от этого исторического процесса, игнорировать его, издеваться над ним, смеяться над ним. Они предпочли культивировать империалистическую реальность, в том числе и самих себя, своими социалистическими теориями. Они всегда борются с экзистенциальной пуповиной капитализма и не знают ничего другого.

Буржуазные левые всегда были слишком утончёнными для работы перемен, предпочитая придерживаться интерпретации условий, зная, что революционные перемены основаны на грязи, на боли, как чужой, так и собственной, на статичности, сопротивлении и непредсказуемости. Как с этим справиться, не нарушив гигиену чистой идеи и, возможно, не победив самого себя? Вы упустили шанс сделать эту великую историческую попытку снова превратить историю капитала в историю человека.

Я знаю, что большинство из них не считают это упущенной возможностью. Они говорят из своего аутистического восприятия: «Фу, мне не пришлось там жить». Говоря так, они предпочитают жить в империалистической реальности, а не в борьбе и жажде против неё. В этом и заключается проблема: хотеть участвовать в капиталистических, материальных силах и возможностях, зная, что они являются результатом хищнических отношений. Буржуазные левые обладают менталитетом интеллектуального забора. С невероятным рвением они набросились на разваливающуюся ГДР, с освободительным удовольствием они оценили своё заборное существование в