Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 31

нужно присмотреть еще за тысячей женщин, у блоковой хватает ума не броситься вдогонку за убегающей сотней. Те ускользнули и безмерно рады. Теперь им нужно скорей очутиться за воротами. Ведь они и не думают уклоняться от работы, только бы не зачислили в команду 117. Выбежав на дорогу, они примыкают к любой другой группе, осчастливив тамошнюю капо: явились-то добровольно, без каких-либо усилий с ее стороны. Иногда капо приходится задабривать; впрочем, сейчас, когда в лагерь поступают продовольственные посылки, это нетрудно – многое можно уладить с помощью подкупа.

Рыжая Кетэ – капо группы, работающей в лесном питомнике в Будах. Каждое утро Кетэ должна вывести на работу определенное число немецких уголовниц. Но те считают себя на особом положении. И вот Кетэ, набрав с полтора десятка немок для головных пятерок, начинает с помощью палки и уголовниц вылавливать недостающих ей работниц среди тех, кто прячется между бараками. С этой-то Кетэ и договариваются польки из седьмого барака. Все они молоды, энергичны, лагерный произвол не сломил их. Выделяясь опрятной внешностью, они будят симпатию. Кетэ со своей группой тоже ходит в Буды, но в лесном питомнике есть огороды и барак-погреб, где можно спрятаться во время дождя. К тому же здесь дают больше еды – по целому литру супа на человека, в то время как польки, роющие канавы, получают только пол-литра. В обеденный перерыв ощущение тепла и сытости проникает во все тело, согреваются даже озябшие ноги и руки. Пока немки в теплой части барака греются у печки, что-то стряпают, поют, польки в холодной его половине используют для отдыха каждую минуту перерыва. Здесь свалены громадные охапки ивовых прутьев, доски, большущие корзины. На этих досках, на охапках прутьев, даже на дне корзин крепким сном засыпают свернувшиеся в комок существа. Их истощенные, худые, почерневшие тела черпают силы в теплой брюквенной похлебке, в коротком полдневном сне, в чистом здоровом воздухе Буд. Обеденный перерыв длится недолго. На сон остается каких-нибудь пятнадцать минут. И все же как это бодрит! По свистку женщины вскакивают разрумяненные, с блестящими от сна глазами, мысленно догоняя отлетающие сновидения.

В погожие дни здесь работают на делянках. Уже заметно пробуждение весны – пахнет согретая солнцем земля, вот-вот набухнут почки на деревьях. Верхушки сосенок гнутся под мягким ветром, который дует с юга, с Бескидских гор, неся дыхание свободы, обитающей где-то там, на крутых склонах, неся привет, пахнущий стлаником и снегом. Этот порыв свободы ударяет в голову, как вино, крепкое белое вино, которое пьешь и пьешь, измученный жаждой. Склоненные деревья, точно указатели, показывают направление: там, где кроны старых верб, – бежит мощеная дорога, белая дорога в город. А что, если выйти на нее, и пусть совершится чудо перевоплощения безликого номера в человека? Маленькие сосенки гнутся и раскачиваются, словно вот-вот сорвутся с места. Немки без устали напевают песенку, и странно звучит она здесь, в лагерной обстановке:

Es geht alles vorüber, es geht alles vorbei, nach jedem Dezember kommt wieder ein Mai…[58]

Сколько таких декабрей и маев прошло перед глазами этих немецких рецидивисток! Гитлеровская система калечила, подчиняла их себе. Они сотрудничали с эсэсовцами как надзирательницы над заключенными – дополнительная лагерная охрана. Сколько чувств, сколько естественных человеческих свойств притупили в них эти годы.

Польки, слушая песенку немок, боятся даже подумать о мае, который придет и снова пройдет – vorbei. Пока что дни не приносят никаких перемен, и самые лучшие из них те, когда удается избежать команды 117. Но удается это далеко не всегда. То помешает случай, то другая группа опередит их. И тогда они шагают в рядах команды, которую преследует смерть. Шагают, чтобы вечером восемь километров нести тела умерших.

В то время чаще стали проводить селекцию среди больных в больнице и среди тех, кто днем остается в лагере. Конечно, молодой и здоровой куда легче ловчить, чем больной или старой. И вот под брань блоковых идут в поле старушки, волоча на худых ногах тяжелые деревянные башмаки, идут, спотыкаясь, мешая шагать другим, а на сморщенных лицах – виноватая улыбка, словно извиняются перед молодыми за свою неловкость. Идут старухи, ослепшие от пота, заливающего глаза. Идут тяжелым шагом, а сердце, будто машина на предельной скорости, заставляет клокотать кровь в мозгу и тьмой застилает глаза. Порой кто-нибудь падает тут же, у самых ворот. Но вернуться в лагерь нельзя. Кто вышел за ворота, должен идти вперед и весь день arbeiten до самой вечерней поверки. Вот упала в обморок истощенная женщина. Товарки укладывают ее на носилки и несут восемь километров в Буды, там она, не приходя в сознание, лежит на мокрой земле, а на обратном пути – умирает.

Эсэсовцы глумятся над больными, которые не в силах поспеть за колонной. Чем моложе эсэсовец, тем ожесточеннее избивает он женщин или так ловко толкает их прикладом, что они ничком падают в канаву. Если же больные пробуют выбраться оттуда, еле передвигая свои опухшие ноги, эсэсовец натравливает на них собаку. Миг, и человеческая фигура превращается в кучу бесформенного тряпья, издающую стоны. Дорожный песок быстро впитывает кровь, тысячи ног растопчут красный след. Только одинокая миска или окровавленный лоскут одежды на опустелых к вечеру дорогах – свидетельство того, что происходит здесь изо дня в день. Два ряда развесистых ив, сгорбившись, стоят у дороги. Единственные свидетели в пустоте, окружающей лагерь.

После побега Марии Беды начальство распорядилось усилить режим и применять особые меры к женщинам, работающим в этой колонне. Нельзя свернуть с дороги, нельзя зачерпнуть воды в канаве – все это теперь расценивается как попытка к бегству. Женщины бредут в своих дырявых башмаках на деревянной подошве по затянутым льдом лужам, то и дело проламывая лед и глубоко проваливаясь в грязь. На обочине дороги сухо, но там шагает эсэсовец, готовый в любую минуту ударить прикладом. Они идут по топкой грязи, а впереди – целый день работы в мокрой обуви.

Во время обеденного перерыва теперь, под угрозой смерти, нельзя ни на шаг отлучаться от остальной группы. Проглоти свою порцию супа – и стой на месте или сиди на раскисшей, промерзлой земле. За каждый побег наказывают капо, надсмотрщика, охранников-эсэсовцев. Озлобленность их не знает предела. Немки, подгоняющие женщин во время работы, используя новые приказы, дают волю своим преступным наклонностям. Недалеко от канавы прямо в поле вырыли яму для уборной. Страдающие желудком женщины остаются там подолгу. Возмущенная капо гонит их оттуда, кричит, торопит, подозревая, что женщины, пользуясь случаем, ищут