Прорыв Линии Маннергейма - Артем Владимирович Драбкин Страница 31

пилили на дрова. Днем – занятия, ночью – сон. Иногда, правда, ночные учения, тогда днем до обеда спим. Рай для солдат и для командиров тоже. Нужно сказать, что до этого взводы наши были неполными: после апрельского наступления 1942 года, а до этого декабрьского 1941 года до штата так и не смогли пополнить, да еще хотя мы были и в обороне, но люди гибли, и раненые не все возвращались обратно. Тут к нам поступили и тотально мобилизованные со всякими физическими изъянами. Вот так к нам попал замечательный парень Скоров. Он совсем не слышал, очень был силен, хоть роста среднего. Тогда же из госпиталя попал к нам Баженов, интеллигентный, спокойный, добрый человек. Очень был рад, что в нашем взводе были его одноплеменники (в других взводах рот тоже) удмурты. У нас это Волков, Корепанов. Он еще до войны вступил в партию. А так, к слову сказать, в скором времени вся наша рота стала коммунистической. Но когда политрук роты Градов Георгий (вроде бы Петрович) сказал Баженову, а его избрали парторгом, что необходимо провести партсобрание с вопросом: «О воровстве в роте», он посоветовался со мной: как быть? Сделали мы с ним такое философское умозаключение: если воровство, то какой тут коммунизм? Если в роте все коммунисты, то о воровстве и вообще поминать не должны: кто что у другого украл – отдай и покайся. Никто никому ничего не отдал и не покаялся, конечно, но и воровать не стали больше. Солдаты с гордостью потом говорили: «У нас не воруют, мы коммунистическая рота». По недавним представлениям, я тогда служил в одной из первых и немногочисленных, надеюсь, «рот коммунистического ратного труда». Когда, кстати, принимали в партию самого последнего нашего беспартийного солдата Бирюкова, на вопрос, для чего он вступает в партию, он сказал: «Тогда, может быть, поставят звеньевым, а может, бригадиром, а то мантулишь за палочки в ведомости, если, конечно, не убьют на войне». Скорее всего, он вместе со всеми погиб под этой злосчастной Питкярантой. С самого начала формирования нашей роты в нашем взводе служил Михалев – пилоправ в лагерях на лесоповале, безобидный крестьянин до этого (не отдал сбрую на второго коня при организации колхоза). Считал, что никто из нас не доживет до настоящей свободы не потому, что убьют, она наступит только тогда, когда большинство народа осознает, что его постоянно нагло обманывают, а на это уйдет еще полвека. Я ему говорил, что, видно, не за одну сбрую его взяли, а он сказал, что только в лагерях прозрел, потому что умные люди все разъяснили: там ведь почти свободно можно о чем угодно говорить.

Помкомвзвода старший сержант Шаров Петр Семенович, женатый человек, отец двух детей, к тому же тракторист и слесарь высшей квалификации, развил бурную деятельность в эпистолярном жанре, то есть в написании писем – переписке с тыловыми девушками. А началось с письма от тех, кто шил эти гимнастерки. Ему как раз попалась гимнастерка без письма, и он даже расстроился, и мы ему отдали свои письма с условием, что он обязательно им за нас ответит. Бумаги у нас всегда было много: патроны заворачивают в бумагу такую светло-коричневого цвета. Вот на ней он писал свои ответы, в скором времени он и переписывался с более чем 300 корреспондентками – завел специальный «ответчик», куда кратко выписывал, что он писал в ответах на их письма. Через пару месяцев не выдержал и всех своих корреспонденток передал всем, кого ни встретит. От переписки этой осталось у него около 30 фотографий этих девушек, и он все их отправил в армейскую газету с фамилиями, именами, адресами с общим по нашему совету заголовком: «Кто нас одевает и за кого мы воюем!». Вот не могу сказать, поместили ли это в газете – мы армейскую газету получали редко, но девушки все ему писали и писали. Летом 1944 года за бои под Питкярантой Шаров был награжден орденом Красной Звезды, там же и погиб. А тогда – это было начало 1943 года – письма я получал только от папы, Леночки и Юрика. От мамы и Володи Фридмана перестал получать их, еще когда был в пехотном училище в Свердловске, а потом в лесу около разъезда Еланский. Что с ними сталось, я не знал. Узнал мой адрес и написал большое письмо Тема Федоров. Он там сообщил, что видел убитым моего старшего брата Михаила – Муси, как его все мы звали. Пуля ему попала прямо в голову, в лоб. Лежал он у штабной землянки, перед тем как его должны были похоронить. Убили его во время поиска. Ведь он был командиром пешей разведки полка, по ночам они лазили по нейтральной полосе: готовили очередной поиск. Пока он был командиром, они притащили четырех языков. Это очень много за такое короткое время, тем более что у финнов не так-то просто взять языка. Сам Тема был командиром противотанкового орудия, стоял в то время на Лемболовских высотах, погиб он в конце войны. Как пример его гибель описана в брошюрке, выпущенной после войны. Там писалось, что его орудие вело дуэль с минометом, расположенном в пределах видимости, что-то там Тема сделал не так, поэтому миномет поразил его орудие, а если бы так, то, наоборот, орудие поразило бы миномет противника. Как будто автор этой статьи знал все наперед. Брошюрку, где помещена статья, прочитал в красном уголке батальона, в котором служил на Дальнем Востоке после войны. Сразу не взял, а на другой день эту брошюру стащили на бумагу для самокруток.

А тогда – это был конец 1942 года – отвели нас в ближний тыл. Возвращался я со своим взводом после стрельб на обед. Дорога шла по самому гребню гряды: слева довольно крутые спуски, а справа почти отвесные обрывы. Те, кто раньше пришел, бегали около землянок в ожидании обеда, говорят мне, что кто-то отважился и съехал на лыжах с левого спуска и не упал. Я отвечал, что, если бы он спустился с правого обрыва, да на одной лыже, да еще с завязанными глазами, вот тогда это было бы да. Мне возразили, что никто этого не сможет сделать. Я говорю, что после обеда я скачусь, как сказал. Они попросили: «Давайте сейчас, все равно обед еще не готов». Принесли лыжи, я привязал одну, завязали мне и глаза, взял лыжные палки, чтобы разогнаться, и с обрыва благополучно скатился. Когда взобрался наверх, то там