Знакомьтесь, Черчилль - Синклер Маккей Страница 31

Однажды утром Клементина застала Брэкена на диване в гостиной лондонской квартиры — он лежал полностью одетым, вытянувшись во весь рост, — и картина эта поначалу показалась ей крайне неприятной. Друг Черчилля остался у него на ночь и спал почему-то одетым, даже не сняв ботинки. Позже Брэкен описывал свои теплые отношения с Черчиллем так: «Мы с ним были два сапога пара».

Однако если о человеке можно судить не только по его врагам, но и по его друзьям, то какой свет на характер Черчилля проливает загадочный Брэкен? Происхождение его — а в те времена оно имело огромное значение — окутано тайной. Каковы были его корни? Брэкен от любопытных просто отмахивался. Черчиллю же было на это решительно наплевать: он находил компанию Брэкена интересной и неизменно забавной. Брэкен, в свою очередь, считал Черчилля правым во всех важных политических вопросах, включая перевооружение, что оказалось весьма кстати в период, когда другие находили бывшего канцлера надоедливым и шумным чудаком.

К 1929 году Брэкен был предприимчивым и проницательным медиамагнатом, членом парламента, владевшим долями в Economist и Financial Times (штаб-квартира этой газеты сегодня находится в Брэкен-хаусе, напротив собора Святого Павла). Он был невероятно богат. И, что больше всего впечатляет, всего этого он, выходец из относительно скромной среды, добился исключительно благодаря своей силе воли.

На самом деле он был по рождению ирландцем, сыном довольно обеспеченного строителя из Типперэри. Его отец умер, когда ему было всего три года. Брэкена и его братьев и сестер воспитывала мать, но мальчик был совершенно неуправляемым, даже когда — или, возможно, особенно когда — его отослали в иезуитскую школу с невероятно суровыми устоями. А потом его посадили на корабль до Австралии и отправили жить к родственнику-иезуиту. Там он буквально пожирал каждую книгу, которую мог найти; у него выработался на редкость романтический взгляд на Англию XVIII века. В девятнадцать лет он отплыл в Британию, прибыл в Ливерпуль и явился в школу Седберг. Он представился пятнадцатилетним сиротой и умолил директора позволить ему учиться там, чтобы он мог сдать экзамены. (В ту эпоху подобный гамбит считался не столь вопиющим проступком, как сейчас.)

Вот таким был человек, лежавший на диване Клементины Черчилль в полном облачении. На протяжении 1930-х он постоянно находился в Чартвелл-хаусе. Воскресенья в этом доме стали называть «днем Брендана». Стэнли Болдуин прозвал Брэкена «верным чела Уинстона» (чела — индуистский термин, означающий «ученик»). Однако тут было нечто гораздо большее: они с Черчиллем много и часто спорили на самые разные темы, но всегда без злобы и обид. По словам Гарольда Макмиллана, они постоянно «ссорились, как старая супружеская пара». Ходили даже слухи, что Брэкен был внебрачным сыном Черчилля (на это, в частности, якобы указывали его рыжие волосы). Госпожу Черчилль это сильно выводило из себя, и Черчилль однажды пошутил: «Я бы принял это за лесть, только вот даты не совпадают».

Брэкен отличался безграничной и довольно трогательной верой в Черчилля в тот период его жизни, когда многие избегали его. Возможно, это объяснялось тем, что он воспринимал его как своего рода реинкарнацию идеализируемого им политика XVIII века. Был и еще один объединявший их фактор — страсть к самообучению. Они оба были способны одновременно читать, впитывать и наслаждаться великими трудами и идеями, которые могли найти. «Брендан был чуть ли не большим Черчиллем, чем сам Черчилль, — сказал как-то редактор газеты Колин Кут. — Их альянс, который выковался в начале десяти чернейших лет в карьере Черчилля, стоит считать исключительно данью его характеру. Верным и надежным другом он не был».

Клементина в конце концов избавилась от отвращения к этой эксцентричной личности и стала относиться к облакам сигаретного дыма, которыми Брендан наполнял Чартвелл-хаус, более благосклонно. В этом человеке были теплота и обаяние, которые не могли не понравиться даже закоренелым скептикам. С него мог быть списан образ Рекса Моттрама из романа Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед»[68]. А когда вместе с войной настал его звездный час, Брэкен оказался не менее изобретательным мастером пропаганды, чем Геббельс. С Брэкеном мы еще встретимся в 1944 году, после Дня Д (D-Day): высадки союзных войск в Нормандии.

Его неизменно забавная дружба давала Черчиллю огромную поддержку. «Он был романтиком, изображавшим циника», — писал о нем один из его современников.

Восхищенный секретарь. Морис Эшли, 1929 год

[69]

Уинстон Черчилль всегда чувствовал, как к его дверям все ближе подкрадывается хищный волк материальных проблем. Его финансовые неурядицы, естественно, несравнимы с трудностями британских рабочих семей, которым порой нечем было заплатить за аренду. Но и у него случались серьезные финансовые проблемы (однажды он даже подумывал продать свой любимый Чартвелл-хаус). Крах Уолл-стрит и последовавшая за ним Великая депрессия уничтожили многие его инвестиции, и он постоянно нуждался в богатых друзьях, которые могли его выручить. Сам же он старался больше писать: статей, эссе и особенно книг, за которые получал заоблачные авансы. Один из этих замечательных трудов, начатых Черчиллем, когда его сняли с поста в 1929 году, назывался «Мальборо: его жизнь и время»[70]. Для работы над ним был необходим помощник, который копался бы за него в архивах, исследуя первоисточники XVIII века.

«Он не любил, когда в его доме курили вирджинские сигареты или трубку, — вспоминал Морис Эшли, — но когда какой-то очень высокий гость желал закурить трубку, то он не мог не проявить гостеприимство. Коробки турецких или египетских сигарет были повсюду, как и, конечно, коробки с сигарами, обычно “Корона”. Он говорил мне: “Угощайтесь сигарами когда захотите”. Я нечасто так делал, но однажды, когда закурил сигару, она погасла, и я начал в его присутствии заново ее поджигать. Он на удивление твердо сказал мне: “Никогда не поджигайте потухшую сигару, возьмите новую”».

В 1929 году Эшли, тогда убежденный социалист 22 лет от роду, жил в Оксфорде на два исследовательских гранта, работал над докторской диссертацией. Деньги были его вечной и главной проблемой. И вот однажды его друг из Крайст-Черча сказал ему, что слышал, будто Черчилль приступает к жизнеописанию первого герцога Мальборо, и ему нужен помощник-исследователь. Эшли был тогда председателем Трудового клуба Оксфордского университета, и само имя «Уинстон Черчилль» заставляло небеса разверзнуться и загрохотать метафорическим громом: это же был главный злодей Всеобщей стачки 1926 года!

И все же Эшли был в первую очередь историком и только потом политиком, он привык иметь дело с нюансами, а не с карикатурами. После встречи, устроенной при посредничестве профессора Фредерика Линдеманна (о нем мы скоро поговорим подробнее), Эшли устроился к Черчиллю секретарем на неполный день за весьма приличную по тем временам зарплату в три сотни фунтов в год.