Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу Страница 26

– Это тебе за то, что предал, – сказал он поучительным тоном, – Ян, нельзя сдавать своих!

Ян стоял ошалевший, с абсолютно растерянным взглядом.

– За что?! Я же признался!

Но его ответом не удостоили. Никита посмотрел на своих, они тоже слезли с кроватей и начали нас бить. От души молотили, пока сами не устали. Потом в качестве отдыха командуют:

– Встать! Руки вперед! – и – тфффф! – башмаком по рукам. – Куда, с-сука, убрал? На тебе еще!

Развлекались, пока им самим не надоело. Тогда Васек мне говорит:

– Давай, Гынжу, поборемся. Если ты победишь, все, можешь уходить. Если я, будешь драить наш домик и потом еще вдогонку получишь люлей.

– Васек, ну, давай не надо. – Я принялся ныть. Уже понял, что выигрывать точно нельзя, это только ухудшит ситуацию. Он меня сам жестоко побьет, и еще все остальные как следует приложатся.

– Ты че, не пацан?!

И он начинает на меня нападать, хватает, чтобы на пол швырнуть. Я, чтобы реально не было видно, что поддаюсь, пытался выкручиваться из его заломов. Но все-таки взбесился, перестал себя контролировать. Выворачиваюсь и сам заламываю его. Он стоит, согнувшись, пыхтит как паровоз.

– Ох, ох, ох!

– Васек, – говорю, – прости! Не рассчитал!

– Э, э, пацаны, – он озверел, – видели, что Гынжу делает?!

И Никита тогда меня с разворота ударил ногой. У нас в баторе такой удар почему-то назывался «спартой». А дальше Роберт включился – поднимал меня и кидал из стороны в сторону. В угол, на пол. Тогда я первый раз побывал игрушечкой. Тут уже и раскис, заревел в голос. И только тогда они остановились.

– Так, все, слезы вытер, – Никита поднял меня на ноги, – в столовку ща пойдем.

Ну и куда деваться? Встали и все вместе пошли жрать. Мне, конечно, кусок в горло не лез. Я про себя проклинал и старшаков, и питалку, и всю эту жизнь, от которой я никуда не мог деться.

У нас, кстати, именно в тот период начались такие жестокие драки. После начальной школы. И примерно тогда же мы начали бухать.

Первый раз я как следует набухался в двенадцать лет. Тоже дело было в летнем лагере в Анапе, только в другом. Лагерь назывался «Счастливое детство». Такой ублюдочный лагерь, слов нет. Название нас с самой первой секунды смутило – ворота открываются, наш автобус заезжает, и мы видим: «Счастливое детство». Заезжаем. А это – клетка. Просто тупо клетка, и все. Маленькая территория и вокруг огромный двойной забор-решетка. То есть по периметру шли один за другим два ограждения: сначала решетка, за ним забор. Реально как в тюряге! И делать нечего, никуда не выпускали. Но я все равно научился перелезать – сбегал за территорию лагеря и в ближайшем продуктовом магазине воровал спиртное. Тогда я уже достаточно спокойно таскал из ларьков и супермаркетов все что хотел. В том магазине брал бальзам – он очень вкусный был, до сих пор хочу его найти и купить. Еще коньяк брал маленький. И делился со всеми – я же добрый.

И вот в один вечер мы в этом лагере со старшими пацанами бухали, причем я с ними делился натыренным бухлом.

– Гошка, заебок! – Они меня по плечу хлопали, хвалили.

Я такой довольный сидел. Гордился собой.

– Носи нам побольше выпить!

– Лан, пацаны.

Ну и, короче говоря, наступил вечер. У нас «свечка» – так называлась вечерняя линейка. Подведение итогов в конце дня. И эти старшие пацаны куда-то отшились, а я как послушный дурак приперся к питалке и отпрашиваюсь:

– Можно, пожалуйста, я не останусь на линейку? Что-то живот болит.

Причем опять была та же питалка, что и в прошлом году. Карличка. Она посмотрела на меня понимающим взглядом и говорит:

– Гынжу! Иди быстрее в комнату! Чтобы я тебя больше не видела.

– Окаай! Спасибо.

Мне казалось, она все поняла и типа с доброй душой. Просто не хотела, чтобы кто-то спалил, что я бухой. И я такой думаю: «Слава богу, не злая сегодня, все норм». Зашел в свою комнату, лег, вокруг самолетики, вертолетики, звездочки. Комната вокруг меня крутится. И, кажется, через несколько часов забегает огромная толпа пацанов, кто-то выключает свет, и все бросаются к моей кровати. Но я-то умный, давно эту хрень знаю. Поэтому быстренько – ррррраз! – сжался и сделал блок. А они там уже дальше избивают друг друга. В темноте же не видно, кто кого бьет, тем более все они были пьяные. До меня несколько тычков долетело, а так они друг друга больше мочили. Была такая куча-мала, что ничего не разберешь. Я даже не знаю точно, сколько ввалилось человек. Но они все меня одного бить пришли. Потом один как заорет:

– Э, э, пацаны, стойте! Мне уже несколько раз кто-то в глаз ёбнул!

Успокоились, наконец. И главный их говорит, уставившись невидящим взглядом в мою кровать:

– Так, Гынжу, больше не бухай! Понял?!

А я лежу, укутавшись в одеяло, не отсвечиваю и про себя такой думаю: «Нет, вы больные?! Мы бухали вместе. Еще даже хуже – вы бухали за мой счет, и после этого вы пришли меня пиздить?!» Там были все те, кто со мой вместе пил, кто пару часов назад говорил: «Гоша, заебок! Носи нам побольше выпить». А эта питалка, тварь, их на меня натравила. Опять как всегда: «Мальчики, поговорите!» Хотя сама прекрасно знала, как они «разговаривают». Пацаны ушли, а мне так обидно стало! До слез. И не столько от боли я плакал – мне почти не досталось, – сколько от злости на них. Как я мог кому-то после этого верить? Зная, что подставят все и предадут. Просто как шавки бросятся выполнять приказ.

Кстати, никто из питалок не боялся, что мы после таких «воспитательных бесед» будем ходить в синяках, кровоподтеках и вообще в непотребном виде. Мы же, сироты, знали, куда бить. Только в те места, которые прикрыты одеждой. Лиц никто никому не разбивал, максимум – оплеуху можно было словить или если случайно в темноте заедут.

Забегая вперед, скажу, что мы смогли эту идиотскую традицию прекратить. Я лично младших не бил. Хотя мелкие в баторе стали такие хамы! Мы себе близко ничего подобного не позволяли. Но вот с моим поколением почти прекратились эти «воспитательные беседы», как минимум пошли на спад. Зато у нас стало больше воровства: кто-то, как я, из магазинов воровал, кто-то мопеды угонял, кто-то тащил сумки и телефоны. То есть мы занимались не воспитанием младших, а другими делами. И поэтому в самом баторе ходили тише воды ниже травы. Чтобы внимание лишний раз к себе не привлекать.

Глава 19. На волоске

Честно говоря, я не помню, когда в первый раз что-то стырил из магазина. Это происходило как будто всегда, буднично и привычно. Начал с мелочей классе в третьем-четвертом – жвачка, чупа-чупс, сникерс в «Фикс прайсе». Конечно, я слышал, что воровать нехорошо, нам об этом всегда говорили. Но я хотел жвачку, значит, подай мне жвачку! А денег у меня не было. Родителей, которые могли бы хоть что-то по моему желанию купить, тоже. Но жвачка же это мелочь, за нее в тюрьму не посадят, поскольку стоит она всего 30–40 рублей, а в «Фикс прайсе» и того меньше. Там давали два товара по цене одного. Я так и воровал – по акции. И уж точно за такие копейки никто бы не стал ментуру вызывать, даже если бы меня и поймали. Это я знал.

В магазинах воровал вообще без угрызений совести. Мне казалось, что если там всего полно, а у меня ничего нет, то взять что-то – это просто восстановить справедливость. Тем более я всегда со всеми делился – говорю же, Робин Гуд. Забирал у богатых и отдавал бедным, своим друзьям – сиротам. Сам бог велел сиротам помогать. Начал со жвачек. Потом что-то более крупное пошло, в основном еда, конечно. А однажды – боже, даже вспоминать