Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев Страница 21

продавались также и «художественные изделия», возникли вдруг почти в каждом городе. В Екатеринбурге был Шувакиш, в Тбилиси Сухой мост, в Питере Гостиный Двор и Апрашка, в Москве были Лужники, Измайлово, Черкизово, Горбушка, и это еще далеко не полный список. Ярмарки, кстати, были наиболее зримым доказательством того, что предыдущая эпоха кончилась навсегда. При коммунистах, как говорится, такого не было.

Иногда «это» было на улице, иногда в парке, иногда в чистом поле возле какой-нибудь пригородной платформы Марк. Прямо на сырой земле люди ставили раскладные столики и стульчики, накрывались целлофаном или брезентом, надевали на себя одежду в несколько слоев, валенки или резиновые сапоги и стояли в любую погоду. Иногда на этих столиках, иногда прямо на земле (расстелив газетку или целлофан) они раскладывали то, что принесли из дома, ну или с какого-нибудь «склада» (на самом деле, тоже из дома). На Горбушке продавали в основном старый винил, пиратские компакт-диски, но не только – были там и книги, и майки, и джентльменский набор «металлиста» – косухи, шипы, кожаные сумки, все кустарного производства. Платформа Марк, например, радовала старьем. Я видел одну такую ярмарку в Нижнем Новгороде и даже купил там себе войлочный шлем сталевара (от него очень чесалась голова) и темные узкие очки. Главное, от чего рвалось сердце на всех этих барахолках, независимо от их профиля и объема, – там продавались уже никому не нужные вещи, которые люди приносили прямо из дома, вынимали из шкафов и снимали с антресолей. Мелочи той жизни, которая вдруг взяла и остановилась. Умерла.

И теперь вещи умирали вместе с ней, лежа на этой земле: марки и значки, будильники и никому не нужные книжки, разрозненные чайные сервизы, пружины и гвозди, семейные фотографии в альбомах и «дагестанская чеканка», резьба по дереву (всякие отлакированные корешки и корни, сучья и пни), выжигание по дереву, выпиливание лобзиком, подставки под кастрюли, стамески и напильники, потемневшие картины в рамах и стиранные оренбургские пуховые платки. Вещи, которые вслед за людьми будто бы вышли на демонстрацию протеста, покинули свои места обитания, норы и ниши, они перестали быть чьими-то, превратились в массовидный товар, утратили то, что значили раньше.

Измайлово меня поразило именно этим.

Послабления, начавшиеся при Горбачеве, привели к тому, что художники, которым хотелось найти покупателей (а таких было много), стали торговать своими картинками в Измайлове. Постепенно к ним присоединились керамисты, прикладники, мастера народного жанра, наконец коллекционеры и просто обычные люди, такие как Тимошин.

Вдоль парка тянулись бесконечные аллеи. Например, на одной аллее продавали военные пуговицы (мне зачем-то для кого-то они были нужны), нашивки, орденские планки, звездочки с погон, сами погоны, ну и так далее. Аллея была бесконечной, за поворотом она уходила куда-то в горизонт и терялась из виду. Невозможно было поверить, что с такого количества военных мундиров срезали всю эту золотистую металлическую накипь.

Я осторожно повертел в руках огромную пуговицу – наверное, с генеральского мундира.

– А вы не помните, у Брежнева был китель именно с такими пуговицами? – тупо спросил я продавца, угрюмого мужчину лет шестидесяти, в шапке-ушанке.

– Брежнев? Да что вы… – презрительно улыбнулся продавец. – Это ж был индивидуальный заказ. Я же сам шил для Брежнева. Работал в ателье ЦК КПСС.

Старик посмотрел на меня выжидающе. Верю ли?

– Можно посмотреть? – спросил я его.

Продавец опять улыбнулся:

– Да это ж Китай, наверное. Подделка. Настоящая… вот.

Он порылся в куче генеральских пуговиц и вытащил точно такую же, только чуть темнее.

– А Брежнев… ну что Брежнев… – Продавцу хотелось поговорить. – Он любил шерстяную ткань. Тонкую, практически кашемир. Очень дорогую. Оттенок темно-синий. Со вкусом был товарищ. Только вот одна была особенность – нужно было чуть сдвинуть лацкан, чтобы вся орденская колодка на груди помещалась. Диспропорция. А так фигура-то у него была хорошая, грудь колесом. Рост нормальный. Все при нем.

– Спасибо большое, очень интересно! – соврал я.

– Пуговицу-то брать будете?

– Нет, – ответил я и кивнул на прощание.

Я прошел еще несколько аллей. Здесь было все. Старые наручные часы – когда-то они показывали время жизни и смерти.

Были настольные лампы ручной работы необычайной красоты, с какими-то цветными вставками из кожи и шелка.

Были матрешки…

Суровая тетка продавала чай и пирожки. По идее, она могла помнить Тимошина.

Дальше идти уже не хотелось, я повернулся и пошел назад искать выход.

* * *

Фотограф Стомахин сказал мне, что Тимошин продавал свои витражи в Битцевском парке. Дело в том, что сам Стомахин там жил, на Сумском проезде, и Тимошин приезжал к нему вместе с витражами, порой оставался переночевать. А витражи оставлял у Стомахина, чтобы не таскать туда-сюда. До парка они добирались просто пешком.

Думаю, что витражи были точно такие же, один из них он вставил у нас на Аргуновской.

Ангел, труба, сине-желтое стекло. Может быть, были у него и другие варианты: девочка, птица, красно-синее стекло.

(Сережа Тимофеев рассказал мне позднее: «Я в то время жил на 4-й Тверской-Ямской улице, в коммуналке, у моей тогдашней жены. Наши разговоры с Тимошиным часто крутились вокруг этой темы: как заработать денег? Мы были нищие журналисты, нам платили две копейки за строчку. И вот он пришел с этой идеей: давай делать витражи! Я загорелся. Рядом с моей коммуналкой была стекольная мастерская. Мы заказывали стекла, потом рисовали рисунок обычным фломастером, потом покрывали эпоксидной смолой и алюминиевой крошкой, потом лаком. Ездили продавать витражи в Измайлово, стояли там, мерзли часами, но бизнес как-то не пошел. А потом Тимошин пришел с этим новым рисунком – ангел с трубой. “Вот! – сказал он. – Давай будем ангелов рисовать”».)

Тимошин стоял в куртке и резиновых сапогах на фоне желтой листвы на аллее, витражи были прислонены к специальной выструганной им деревянной конструкции, он пил чай из термоса и улыбался своими прозрачными голубыми глазами, глядя на проходящих девушек.

Все это я вижу очень ярко – хотя картинка эта мной сочинена от первой до последней детали.

…А потом Стомахин порылся в архиве и нашел реальную фотографию с витражом и Тимошиным. Из Битцы. Тимошин сидит на лавочке в сапогах-дутиках, в пальто, в ушанке (я его в ней видел, конечно) и как-то растерянно улыбается.

Рядом стоит витраж. Рисунок на фотографии не разглядеть. Похоже на цветы.

Кругом снег.

Думаю, что Игорь переместился в Битцу из Измайлова не случайно. Я почти уверен, что там, в Измайловском парке, он рано или поздно должен был вступить в конфликт с окружающей средой – дух торгашества и коммерции его наверняка возмущал, боюсь даже, что в конце концов он был просто вынужден сбежать оттуда. Борьба за справедливость настигла его и там.

…Проверить мои предположения трудно. Ведь логика