Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон Страница 20

только «распорядители великой литературной собственности, созданной авторами»[101]. В «Проспекте Общества авторов» (Prospectus of the Society of Authors), широко распространяемом через почту, затем опубликованном в Author, а затем включенном в качестве приложения в «Перо и книгу», Безант подчеркивает, что основатели Общества «руководствовались двумя ведущими принципами»: «отношения между автором и издателем должны быть раз и навсегда выстроены на основании четких и справедливых правил» и «вопросы авторского права – национального и международного – должны непрерывно оставаться в общественном сознании»[102]. Безант выстраивает оппозиции относительно более широкого поля власти, не концентрируясь на менее значительных конфликтах в художественных иерархиях.

Несмотря на основание Общества или, возможно, даже благодаря периодически возникающим вокруг него дебатам, концепции авторства и статуса писателя широко обсуждались, хотя и оставались нерешенными на протяжении 1880–1890‑х. Будучи редактором Author, Безант демонстрировал уверенность, оптимистично указывая на значительный прогресс, достигнутый писателями XIX века в плане экономического и социального статуса, а также общественного признания. По словам Безанта, профессия писателя «в долгосрочной перспективе действительно обеспечивает человеку больше достоинства и уважения, чем любая другая работа, если не считать церковь»[103]. Он представил карьеру современного Чаттертона[a], показав ее в развивающей последовательности, начиная с журналистики, чтобы «ему не было ни малейшей опасности умереть от голода», и дальше – через книжное издание до должности редактора периодического издания или «влиятельной утренней газеты»[104]. Безант отмахивается от тревог по поводу переполненности профессии, уверенно глядя на расширяющиеся мировые рынки, указывая, что «возможная аудитория популярного писателя в настоящее время составляет огромное число 120 миллионов» – по сравнению с пятьдесятью тысячами в 1830 году[105]. Он также приводит пример Теннисона, возведенного в звание пэра в 1883 году, в качестве противопоставления ничтожным пенсиям времен Георга IV[b]. Он к тому же мудро убедил Теннисона стать первым президентом Общества авторов, чтобы «пэр и поэт» официально представлял их кружок. По мнению Безанта, экономические, профессиональные и социальные награды были доступны юношам и девушкам с талантом, которые относились к литературной деятельности серьезно и профессионально – «в серьезном духе»[106].

Уверенность Безанта вызывала предостерегающие, а иногда и едкие нападки. В частности, издатели возмутились тем, что Общество авторов де-факто являлось профсоюзом. В июне 1884 года специализированный издательский журнал Bookseller шутливо сообщил о создании «Общества по предотвращению жестокого обращения с писателями», в цели которого входило «принуждение издателей публиковать все присылаемые им рукописи; установление бессрочного авторского права, введение обычая ежедневных платежей авторам и предоставление им ежедневных отчетов о продажах, обеспечение того, чтобы авторские права возвращались писателям, когда издатели начинали получать от книг слишком большие доходы» и т. п.[107] World опубликовал сатирическое стихотворение в том же духе:

Несколько писателей встретились на днях

В студии на Гаррик-стрит в частных номерах.

Торжественно раскланялись, торжественно клялись

Не шевельнуть и пальцем всю оставшуюся жизнь [108].

Даже десятилетие спустя издатели продолжали насмехаться над деятельностью Общества, считая ее недостойной и корыстной. Например, статья Томаса Вернера Лори «Автор, агент и издатель. От одного представителя торгового сословия» (Author, Agent, and Publisher, by one of The Trade) в Nineteenth Century от ноября 1895 года. Издатель Джорджа Мура, Арнольда Беннетта и Уильяма Йейтса, Лори отверг «профессионализм» Общества авторов и приписал его «успехи» тому, что непрофессионалы могли наслаждаться «возможностью за небольшую ежегодную плату добавить к своим подписям несколько букв[a] и получать своего рода лицензию на то, чтобы называть себя авторами»[109]. Он также активно критикует профессиональных агентов, называя их «паразитами» и «неприятным наростом на литературе». В ответ на это Безант в декабрьском номере утверждает, что задача агента – управлять делами автора, освобождая его от «тревог и неурядиц», чтобы тот мог сосредоточиться на творчестве[110].

Эти дискуссии между писателями и издателями представляют большой интерес для современных исследователей и стали центральной темой недавних публикаций, посвященных вопросам профессионализма на рубеже XIX–XX веков[111]. Они противопоставляют авторов-профессионалов дельцам-издателям. Но эти дискуссии не должны затмевать более тонкие, нерешенные вопросы об авторстве, возникавшие (или вновь оживившиеся) в этот период: вопросы об истоках литературы и литературного творчества, о разнице между экономической и художественной ценностью произведения, о популярности и уважении критиков.

Действительно, «Литература» (с большой буквы) и «Автор» (с большой буквы) стали повторяющимися темами для периодических изданий. Например, неподписанное эссе «О начинающем авторе» в Quarterly Review рассматривает первые семь номеров редактируемого Безантом The Author (1890–1897) и бросает вызов доминировавшему на страницах журнала деловому подходу к литературе. Неподписавшийся рецензент (Ч. С. Оукли) проводит уже общепринятое на сегодня разграничение между «журналистикой» и «литературой»: первая – «дела повседневные», «повествование о сиюминутных проблемах в общедоступной манере», вторая – «словесное выражение… оформленное так, что, хотя содержание со временем может устареть, форма будет сохранять интерес… для последующих поколений», – и утверждает, что деловой подход Безанта применим к журналистскому письму, но импульс письма литературного совсем иной: «…для истинного писателя – литератора, а не журналиста – существует множество мотивов, побуждающих его заниматься своим ремеслом и стремиться к совершенству, даже если он не получает за это никакого вознаграждения»[a], [112]. Главный импульс к любому истинному литературному труду, настаивает Оукли, содержится во фразе Facit indignatio versum[b], – настаивает с возмущением, пронизывающим его эссе в разных формах: как несогласие, негодование, обида, жжение внутри и потребность высказаться[113]. Цитата из «Сатир» Ювенала[c] свидетельствует о том, что рецензенту близка старая, более традиционная концепция автора и он ссылается на мысли и эмоции, которые побуждают к работе «подлинных литераторов». Этой цитатой Оукли намекает, что великие авторы прошлого лучше понимали истинный фундамент писательства, чем менее известные современные ему писатели уровня Безанта. Если вы не можете прочесть и понять эту латинскую строку, вы как бы исключаете себя из категории «подлинных литераторов». Он использует слово «призвание», за которым пускается в рассуждения об авторе как о «жреце в обширной естественной Церкви», подчеркивает высокое предназначение литератора и, напротив, отвергает «коммерческий аспект» журналистики с ее низшими, второстепенными мотивами[114]. Моубрей Моррис, постоянный автор журнала Macmillan’s Magazine, в 1880‑х повторяет идею о различии между литературой и журналистикой в статье «Профессия писателя» (1887). Для обозначения писательства он использует старомодное выражение profession of letters, чтобы подчеркнуть ученость, которой, по его мнению, недоставало современной периодике[115].

Эти противопоставления: литература против журналистики, жречество против бизнеса и торговли, высокое искусство