Революционеры или террористы. Воспоминания участниц Фракции Красной Армии - Инге Фитт Страница 20

Она вовлекает его в очаровательную игру вопросов и ответов, заявляет, что мы – фотографы на пути к завоеванию bella Italia. Она пускает пузыри, она смеётся, она играет вокруг него. Он улыбается в ответ, отбрасывает все подозрения и полностью отдаётся её очарованию. Затем он желает нам удачи и доброго пути. Мы уезжаем и видим его в зеркале заднего вида. Мы всё ещё боимся, что он вспомнит свою первую мысль и последует за нами на мотоцикле. Но он обращается к своим коллегам и тянет нас за собой. В ФРГ это было бы не за горами, и мы вряд ли отделались бы дрожащими коленками.

Кристиан не мог самоутвердиться в группе, не чувствовал себя в безопасности в коллективе. Он пришёл в группу вместе с Ингрид, и теперь их давние отношения тихо и неумолимо разрушались. Это было похоже на невозможную фугу. Это ещё больше затрудняло его интеграцию. Его размышления были нарочито интеллектуальными, его манера поведения – интровертной.

На вопрос об отношениях в партизанском движении Бар, Ронни и Фриц со смехом ответили в тюрьме Моабит: «В Движении 2 июня женщины отстали от мужчин, а рабочие – от студентов». Это была шутка. С ядром правды, скрытым во всех хороших шутках. То, что товарищи здесь называют угнетением с подмигиванием, – это активное развитие независимости нас, женщин, всестороннее развитие навыков, к которым мужчины не привыкли от женщин. Даже студенческая привилегия завоёвывать позиции за счёт интеллектуальных преимуществ оказалась неэффективной из-за практического опыта старых женщин.

В бою это было неэффективно. Это уже могло запугать того или иного товарища, когда он приходил в группу и сталкивался с подавляющим числом женщин, жаждущих принимать решения. Нигде ему не давали ролевого преимущества. Я не знаю, было ли так с Кристианом, или он просто получил неправильное представление о повседневной жизни в подполье и теперь должен был понять, что все, даже самые опасные шаги, в «Гранде» состоят из маленьких, банальных задач, нанизанных друг на друга.

Единственное, в чем есть новизна, – это убеждённость в том, что это служит высшей цели.

Я хотела выяснить, что его беспокоит, но не решалась, потому что, возможно, он и сам толком не знал. Спустя всего несколько месяцев нелегальной жизни его арестовали в Швейцарии вместе с Габриэле. У меня было мрачное чувство, что я оставила его одного. Накануне вечером мы встретились на нелегальном пограничном переходе, чтобы забрать кое-какие материалы. Им двоим пришлось долго ждать нас, потому что мы должны были избежать неожиданного патруля на итальянской стороне. «Я знал, что ты приедешь», – спокойно поприветствовал он меня. Значит, он был уверен в себе, и я планировала ещё многое сделать с ним непосредственно после его возвращения из Швейцарии. Потом ему пришлось отправиться в швейцарскую тюрьму. С неясной сплочённостью и одиночеством.

Повседневная жизнь может быть опаснее, чем смелое предприятие. Фрау Лауда, Ингрид и я переехали в новую квартиру. Целый день мы занимаемся уборкой и творчеством, вечером я принимаю ванну, и фрау Лауда забирается в ванну вместе со мной. Мы счастливы, веселы, в прекрасном настроении. Нам нравится Италия, нам нравится квартира, мы нравимся друг другу, борьба все равно продолжается, а завтра у нас гость из Берлина. Жизнь уже началась. Я встаю, чтобы вытереться, и, не оглядываясь, тянусь за махровым полотенцем. В этот момент я снимаю полотенце с полки, и оно скользит в ванну. Кабель включается в розетку. Ток входит в воду и превращает ее в железный пыточный зажим. Миссис Лауда начинает кричать, она по подбородок в воде, а я только по колени в ней и не могу пошевелить ногами. Они закованы в бетон. Инстинктивно я тянусь в воду обеими руками – чтобы вытащить Fdn, но теперь я тоже зажата руками. Я вижу выпученные глаза миссис Лауда, и ужасные мысли проносятся в моей голове. С почти сверхчеловеческим усилием я сопротивляюсь давлению и вытаскиваю руки из железного зажима. Диким движением я выдергиваю шнур из стены.

Это вопрос долей секунды. Я кричу, зовя Ингрид. Она не понимает, что произошло, только видит, что миссис Лауда лежит мёртвая в ванной. Я тоже не знаю, действительно ли она мертва. Мы несём её в постель, она тут же вскакивает, мы почти испугались, и бегает вокруг, защищая своё тело, сгибая и скручивая его.

«Мои ноги, мои руки, я должна посмотреть, все ли ещё работает». Мы вздыхаем с облегчением, всё в порядке.

«Ещё мгновение, и я бы умерла. Моё сердце вот-вот должно было перестать биться», – тихо говорит она. Потом мы несколько часов не говорим ни слова и занимаемся какой-то бессмысленной деятельностью в полном погружении. Она чистит всю обувь, которую может найти, а я чищу всё оружие, хотя оно не используется. Через несколько часов шок проходит. Поздно вечером мы идём в ресторан, чтобы отпраздновать нашу вновь обретённую жизнь. Не многие люди выжили после такого несчастного случая.

«О чем ты думала в те часы смерти?» – спрашиваю я.

«Вы не поверите», – отвечает миссис Лауда. «Я просто думала, Боже мой, куда они денут моё тело, когда я умру, как они вообще собираются вытащить меня из квартиры?».

«Да, да, я вам верю». Это были те же самые мысли, которые проносились в моей голове. Незаконность почти доминировала в нашем подсознании.

Мы въезжали в ФРГ только через «зелёные» границы. Во время поездок в Берлин и обратно мы тщательно избегали пограничного контроля и путешествовали через социалистические страны. Это было сложнее, но безопаснее.

Мы решили освободить Андреаса и Тилля из тюрьмы Моабит. Я направляюсь в Западный Берлин. Я прилетаю самолётом из Праги и хочу быстро пройти контроль в Шонефельде, чтобы затем сесть на общественный транспорт до западной части города.

До сих пор мы всегда проскальзывали через все контрольные пункты социалистических стран, не вызывая беспокойства. Дело не в том, что мы не боялись их и были очень осторожны, имея при себе безупречные документы, но это была скорее неопределённая неуверенность перед неизвестной силой, неизвестным поведением государства. У нас ещё не было опыта, и мы не знали, что произойдёт, если нам придётся иметь дело с этими государствами после разоблачения. Что делало социалистические границы более безопасными для нас, так