Записки психиатра. История моей болезни - Виктор Хрисанфович Кандинский Страница 19

Те ошибочные, странные или даже нелепые идеи, которые порою возникают у Губаревой при обыкновенном ее состоянии, бреда в настоящем смысле этого слова не составляют, ибо эти представления у Губаревой не образуют сколько-нибудь устойчивых комплексов и, главное, допускают возможность поправки их со стороны рассудка. Но должно заметить, что при тех элементарных психических уклонениях от нормы, какие оказались у Губаревой, бред легко может возникнуть при всяком значительном нарушении ее вообще крайне неустойчивого душевного равновесия. Для эпизодического появления идей бреда у Губаревой довольно уже того, чтобы вышеупомянутая поправка, производимая в ее ошибочных или странных представлениях со стороны всего ее «я», последовала недостаточно быстро. Таким образом, Губарева в высокой степени предрасположена к транзиторному бреду, который иногда, как будет показано ниже, действительно и появляется у нее.

При вышенайденных уклонениях от нормы в движении и воспроизведении представлений у Губаревой, разумеется, невозможно ожидать, чтобы собственно мыслительная ее деятельность и рассудок оказались нормальными. Наблюдение прямо показывает, что мыслительная деятельность у Губаревой характеризуется беглостью и поверхностностью. Суждения испытуемой, как и следовало ожидать по вышеописанным элементарным аномалиям в сфере представления, часто отличаются недостатком логики, но зато нередко носят на себе печать неожиданности, странности, иной раз – прямо парадоксальности. Этим обстоятельством объясняется, почему Губарева являлась для своих знакомых чрезвычайно остроумной: для известного рода поверхностного остроумия требуются лишь быстрая способность восприятия и быстрота в движении представлений, каковые качества действительно и констатируются у Губаревой. Что же касается до способности правильного составления суждений и логического из них умозаключения, то эта существеннейшая сторона интеллектуальной деятельности оказывается у испытуемой значительно ниже среднего уровня. К тому же способность апперцепции является у Губаревой весьма слабою: испытуемая, при быстроте смены ее представлений и чувствований, не может достаточное время сосредоточивать свое внимание на одном и том же предмете. Наконец, в интеллектуальной деятельности Губаревой оказывается очень резкая частная аномалия, а именно неспособность к численному расчету. Так, если спросить Губареву, в котором году совершилось такое-то событие ее жизни, то испытуемая обыкновенно предлагает спрашивающему самому «рассчитать», сказав (по памяти), что в то время ей было столько-то лет от роду, сама же от подобного «рассчитывания» уклоняется; если, однако, настоять, чтобы такого рода элементарная операция с числами была произведена самой испытуемой, то последняя затрачивает на это несоразмерно много времени, да и то часто приходит к неверному результату.

Родственники и близкие знакомые Губаревой, будучи обмануты ее поверхностным остроумием и ее одностороннею талантливостью в детстве и первой юности, отозвались об обвиняемой как о девушке умной, развитой и в высокой степени честной. Но выше было изложено, что у Губаревой оказываются недостаточными именно интеллектуальные (в тесном смысле) функции; кроме того, после будет выяснено, что роль рассудка в душевной жизни и в действовании Губаревой весьма ограничена. Правда, отдельные из умственных функций ослаблены у Губаревой в неодинаковой мере; вследствие этого по отношению к некоторым сторонам умственной деятельности можно назвать Губареву прямо слабоумной, тогда как относительно других функций ее ума можно лишь выразиться, что они ниже среднего уровня. Что касается до умственного и нравственного развития Губаревой, то для меня несомненно, что оно остановилось с выходом Губаревой из гимназии. С 16 лет испытуемая почти совсем не занималась серьезным чтением и постепенно забывала даже то, чему успела научиться в гимназии. Понятно, что исключительные занятия физическим трудом, а потом общество извозчиков не были условиями, благоприятствующими умственному развитию. В результате получилось то, что теперь Губарева в сфере высших умственных отправлений оказывается положительно несостоятельной. Как видно, она никогда не возвышалась до образования отвлеченных понятий, интеллектуальных, религиозных и нравственных. Испытуемая является грубо суеверной; она верит во все народные приметы и таинственные предзнаменования и нимало не сомневается в существовании леших и домовых. К религиозным вопросам она совершенно равнодушна, видя в религии лишь одну внешнюю, процессуальную сторону. Известные элементарные нравственные правила привиты к Губаревой воспитанием, но они удерживаются ею чисто механически; о настоящем же понимании нравственного долга здесь не может быть и речи. Поэтому неудивительно, что понятие о противозаконности носит у Губаревой грубо утилитарный характер и является совершенно лишенным нравственной основы: по характеристичному рассуждению Губаревой, надо быть глупым человеком, чтобы в Петербурге с корыстной целью решиться на что-либо противозаконное (напр., на кражу лошади), так как при деятельной столичной полиции нет никакой надежды укрыться после преступления от кары закона. Кроме того, слабость нравственного чувства у Губаревой обнаруживается во многом другом, например, в ее высокомерном обращении с матерью, в ее тайных отлучках из дома, в ее знакомствах с женщинами далеко не безукоризненного поведения, в ее пристрастии к коньяку и ликерам. Наконец, соответственно прирожденной аномалии ее полового чувства, в нравственной сфере испытуемой существует резкий частный дефект, обнаруживающийся в отсутствии стыдливости именно в таких обстоятельствах, в которых обыкновенно женщины бывают наиболее щекотливы. Прибавлю, что вышеописанная дефективность нравственной сферы у Губаревой есть явление органически обусловленное, зависящее от неправильного развития головного мозга испытуемой; такая моральная дефективность должна быть строго отличаема от безнравственности, происходящей от моральной испорченности.

Губареву ее родные и знакомые считали личностью весьма энергичною; и действительно, энергия деятельности чувственной сферы у испытуемой весьма значительна, так что действование Губаревой неудержимо определяется ее побуждениями и аффектами. Напротив, рассудок испытуемой влияет на ее действование сравнительно мало. В деятельности Губаревой не видно ясного сознания определенной цели, не говоря уже о неуклонном шествовании к последней. Вся деятельность испытуемой прямо вытекает из ее темперамента, ее вкусов и побуждений. Когда всякая наука опротивела Губаревой, последняя почти вполне покидает умственные занятия и, будучи одарена темпераментом живым и подвижным, по необходимости отдается физическому труду, а впоследствии уходу за своими лошадьми. Из дела не видно, чтобы промысел извоза был выгоден для Губаревой, и можно думать, что она горячо отдавалась этому занятию не столько в силу сознательного расчета, сколько вследствие того, что оно прямо удовлетворяло ее вкусам и наклонностям.

Наблюдение показывает, что во многих случаях мотивы действий Губаревой неясны для нее самой; в таких случаях контролирование действования рассудком прямо невозможно, ибо здесь представление выражается наружу в действии прежде того, чем успеет приобрести достаточную степень ясности в сознании. Многие из действий Губаревой должны быть отнесены к разряду действий инстинктивных или импульсивных; притом эти действия у Губаревой обусловливаются не только представлениями недостаточно сознанными, хотя бы по содержанию и нормальными, но также и органическими побуждениями, самостоятельно возникшими на почве аномальной душевной конституции (сюда принадлежат: «ухаживания» Губаревой за