Обезглавленные. Трагическая история Марии-Антуанетты, мадам Дюбарри, мадам Ролан и Олимпии де Гуж - Сесиль Берли Страница 18

трибунал ни капли ее не пугал. Напротив, ей как можно скорее хотелось освободиться от гнетущего заключения. Об этом она писала, будучи в лазарете Птит-Форс, в своем последнем памфлете «Преследование патриотки», которым в сентябре пестрили парижские улицы. Смелая, дерзкая и провокационная, она использовала письмо, бросая вызов всем своим врагам, в которых она видела прежде всего врагов революции, истинной, ее собственной. Она не просто отстаивала свою честь, но и выступала за равенство, социальную справедливость и умеренность. За право быть женщиной и писательницей она отплатила свободой. В течение многих лет, задолго до революции, Олимпия подвергалась осуждению за свое стремление (будучи женщиной) втиснуться в (мужское) общественное пространство через писательское занятие. Ее критиковали не только за то, что она писала, но и прежде всего за то, что печатала, распространяла и подписывала свои работы. Таким образом она продвигала свои идеи, участвовала в общественных дискуссиях и имела в них вес. В своем последнем провокационном памфлете она предстала миру открытой, разговорчивой и красноречивой. При чтении статьи кажется, словно никто и ничто не в силах заставить ее замолчать:

«Представители свободного народа! Со своими жалобами я обращаюсь к вам, ведь именно вы вправе оценивать их справедливость; все те, кто любит свободу и отечество, – именно вы вправе оценивать суровость моего плена, незаслуженного и оттого более ужасного. И пусть мои враги на миг одержали победу, я собью эту спесь из глубин темницы! Я под защитой закона. Придет день, когда я посрамлю их. Нет для меня иной мести, кроме как поведать миру о том, что со мной сделали. Пусть все узрят мои искренние намерения, прочтут мои письма и увидят, кто из нас больше боготворил свою страну, пожертвовал всем ради счастья народа и чей патриотизм вознаградили кандалами! Меня задержали… обвинили, предали Революционному трибуналу… Так пускай же судят!.. Пускай выберут для меня смерть или свободу»[19].

2 ноября 1793 года, около 7 утра. Ночь выдалась поистине холодной. Олимпия де Гуж уже шесть дней находилась в Консьержери, когда тяжелая дверь ее камеры внезапно распахнулась. Судебный пристав в сопровождении жандармов пришел сообщить, что ее ждут на Революционном трибунале. Наспех одетая, продрогшая и обессилевшая за несколько месяцев болезни и заточения, она по-прежнему была готова. В этот ранний час под конвоем Олимпия де Гуж шла по длинным коридорам, тревожная тишина которых прерывалась хлопаньем дверей и выкриками заключенных и охранников. По мере приближения к залу суда свет факелов рисовал угрожающие тени на толстых сырых стенах. Лестница башни Бонбек привела ее прямо в Зал равенства – просторную голую комнату, в которой проходило судебное заседание[20].

Левую стену зала украшала революционная символика: секиры ликторов, скрижали или трофеи, украшенные серпами и треугольниками. Под ними за длинным столом сидели председатель Эрман, судьи Давид и Ланн и их асессоры, рядом на скамьях расположились присяжные. Напротив, справа, располагался Нолен, заместитель прокурора Фукье-Тенвиля. Хотя последний не присутствовал лично на заседании, именно он составил обвинительное заключение. Форма членов трибунала была черного цвета, к головным уборам были приколоты кокарды и крепился черный плюмаж. На шее члены Революционного трибунала носили длинные трехцветные ленты, на которых висела медаль с единственным словом: «Закон». В тот день на трибунах собралось много зрителей, в основном женщины. Среди них были и знаменитые «вязальщицы», которые ни на минуту не прекращали заниматься рукоделием, но весьма бурно реагировали на судебный процесс. Попасть в Зал равенства Олимпии де Гуж предстояло через узкий проход между трибунами. Зная о враждебном отношении публики, она прошла с уверенностью и достоинством и расположилась на отведенном ей месте, откуда все могли ее видеть.

По просьбе председателя Эрмана она представилась. Ее звали Мари-Олимпия де Гуж, родилась в Монтобане на юго-западе Франции 38 лет назад [sic!]. По многолетней привычке она из кокетства солгала о своем возрасте – на самом деле ей исполнилось 45 лет. Она литератор и жила в Париже, на улице Арле, в районе Пон-Нёф. После секретарь суда зачитал обвинение. Вот некоторые выдержки из него:

«Вопреки выраженному большинством французского народа желанию в отношении республиканского правления и вопреки законам, запрещающим выдвигать иную форму правления, Олимпия де Гуж сочиняет и печатает памфлеты, которые нельзя рассматривать иначе как посягательство на суверенитет народа, поскольку они ставят под сомнение его истинное желание <…>. Невозможно ошибиться в коварных намерениях этой преступницы и в ее скрытых мотивах, когда видишь, как она во всех своих, по крайней мере подписанных, произведениях клевещет и изливает желчь на самых добрых друзей народа, на его самых бесстрашных защитников и т. д.».

После чтения Олимпия де Гуж выразила свое удивление: на заседании отсутствовал адвокат. Ей ответили, что тот отказался от дела, тогда подсудимая попросила другого защитника. Председатель Эрман возразил: «У вас достаточно духа защищать себя самостоятельно».

На судебном заседании выступили три свидетеля: торговец бумагой Крессо, печатник Лонге и дочь плакатиста Коммуны Франсуаза Мёнье, которая и донесла комиссарам на Олимпию де Гуж. Их показания лишь подтверждали уже сказанное на многочисленных допросах обвиняемой: памфлет «Три урны, или Спасение отечества воздушным путешественником», написанный в мае, действительно принадлежал ее перу. Напуганная все более радикальными разногласиями монтаньяров и жирондистов, особенно в Бордо, Лионе и Марселе (где федерализм набирал силу в ответ на захват монтаньярами власти в Конвенте), Олимпия де Гуж, с ее слов, старалась погасить пожар гражданской войны. Заместитель прокурора Нолен зачитал письмо Олимпии, которое та отправила Эро де Сешелю, тогда председателю Конвента, в июле вместе с копией плаката «Три урны». В своем письме она отстаивала саму идею федерализма, о чем честно призналась на заседании. После этого она обратилась к толпе, полная уверенности, искренности, но не лишенная драматизма и черт бывшей светской львицы, заявив: «Как бы я хотела показать свое сердце присяжным, чтобы они могли оценить мою любовь к свободе!»

Председатель Эрман расспрашивал Олимпию о рукописи, которую обнаружили при обыске ее дома спустя несколько дней после ареста. Она признала, что авторство памфлета «Спасенная Франция, или Низверженный с трона злодей» действительно принадлежало ей. Ее обвинили, как ни парадоксально, в том, что она приписала королеве Марии-Антуанетте «оскорбительные и вероломные заявления против самых ярых защитников прав народа», на что Олимпия де Гуж молниеносно возразила: «Я приписала вдове Капет тот язык, который ей больше подходил». На вопрос председателя, отправила ли она своему сыну, Пьеру Обри, письмо с вложенной в него копией памфлета, она ответила утвердительно, но также заметила, что уже несколько месяцев