Пророк. История Александра Пушкина - Ольга Тиханова Страница 13

Этим и озаботился губернатор, для чего написал письмо куда следовало:

«Главный недостаток Пушкина – честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нем вредное заблуждение и кружит его голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало, – лорда Байрона. Это обстоятельство отдаляет его от основательного изучения великих классических поэтов, которые имели бы хорошее влияние на его талант, – в чем ему нельзя отказать, и сделали бы из него со временем замечательного писателя. Удаление его отсюда будет лучшая услуга для него».

Сам Пушкин узнал об этом не сразу, более того, накануне он планировал бежать с Лизон в Париж.

– Лизон, открывай! – услышала среди ночи Воронцова стук в окно.

Отворила ставни и в комнату залез необыкновенно взбудораженный Пушкин.

– Саша! Что случилось?

– Случилось то, что должно! – он схватил ее за руку. – Пора завоевать весь мир! Сейчас Кишинев, оттуда в Вену и в Париж. Карета ждет… Я же тебе писал об этом!

– Да, но я подумала… – Воронцова улыбнулась и отступила назад, – не слишком ли далеко зашла наша шалость?

– Представляешь, что случится, когда все поймут, что мы сбежали?! – не унимался Пушкин и кинулся собирать платья Лизы в одну кучу. – А где шампанское?! Непременно надо шампанского!

– Саша. Прости. Но я не брошу мужа, с которым стояла под венцом. Такого у нас не прощают.

– Да это чепуха! Мы их герои, они нас любят!

– Да… и смешают с грязью, как только оступимся. Глумиться над падением кумира – нет ничего веселей. Начнут здесь, вскоре слух обо мне дойдет и до Парижа. Это меня погубит.

Пушкин замер.

Он никогда раньше не слышал, чтобы Воронцова говорила таким тоном. И этот ее взгляд ему не знаком. Да и выражение лица. Это вообще какая-то другая Лиза, чужая. И она точно никуда не поедет, можно даже не уговаривать.

– Ну, хорошо… – он положил платья на кровать, – я все отменю.

– Не надо! Ты езжай и живи, веселись в салонах по всей Европе.

– Лизон, на черта мне эти салоны без тебя?!

В ответ Лиза сняла с пальца крупное золотое кольцо витой формы с большим сердоликом-интальо[14] и вырезанной на нем надписью и вложила в руку Пушкина:

– Саша, пусть этот талисман хранит вас в ваших странствиях.

– Он мне не нужен. Я не еду никуда, – оттолкнул он подарок.

И готов был остаться. Здесь. В ссылке. В этой жаре и духоте, но с ней. С Лизой. При мысли о разлуке хотелось зажмуриться от боли. Нет, он теперь никак не сможет без нее. Если бы не Лиза, он бы сгнил здесь заживо, причем давно. Это она вернула ему желание жить, рядом с ней успокаивалась его душа, а сердце так сладко билось.

Лиза шагнула в сторону, освобождая ему проход к открытому окну, медленно подняла надменный взгляд. Стальной голос отчеканил:

– А если я увижу вас еще раз, пожалуюсь мужу.

Определенно это была не его Лиза. Она не смогла бы бросить ему столь унизительные слова! От такой надо бежать скорее, хоть через трубу, лишь бы не видеть ее больше! Прочь из этой комнаты! Не помня себя от обиды, он рванул к окну. На один миг помедлил – не показалось ли? Воронцова стояла как статуя, холодная и прекрасная, не глядя на него. Не показалось.

Пушкин вылез в окно и ставни тут же за ним закрылись.

Лиза упала на кровать и залилась слезами. Их связь давно надо было прекратить, это стало слишком опасно. Как бы больно ни было сейчас, как бы славно и весело ни было раньше, дальше так продолжаться не могло. Она слишком хорошо знала своего мужа, на что он способен, и не стоило ждать от него пощады.

У кареты Никита популярно объяснял кучеру ситуацию:

– Дело плохо. Добром это все не кончится, влюбился в нее барин совсем.

Белый как полотно Пушкин запрыгнул в карету. Никита присвистнул кучеру, мол, я же тебе говорил, и они тронулись в путь.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова (1792–1880), «женщина исключительной прелести и очаровывающего благородного изящества», супруга графа Воронцова, благоволила к Пушкину, который, в свою очередь, был в нее влюблен.

Перед отъездом поэта в Михайловское графиня подарила ему крупный золотой перстень-талисман с восьмиугольным сердоликом с резной надписью на древнееврейском языке. Пушкин очень любил этот перстень и почти никогда не расставался с ним. Именно этим перстнем были запечатаны многие письма поэта, отпечатки его есть и на рукописях.

Пушкин в последние минуты своей жизни подарил его Василию Андреевичу Жуковскому, а сын Жуковского потом подарил его Ивану Сергеевичу Тургеневу, который также очень им дорожил и хотел передать после своей кончины Аьву Николаевичу Толстому. Однако наследница Тургенева – Полина Виардо в 1887 году передала перстень первому пушкинскому музею – Музею Александровского лицея. Ав 1917 году из музея были похищены ценные вещи, среди которых оказался и тот драгоценнейший пушкинский перстень.

Сохранился только футляр, слепки камня и его отпечатки на воске и сургуче…

Пушкин теребил в руках перстень.

– Но я другому отдана и буду век ему верна… – складывались сами собой слова, но внутри все восставало. Он ударил кулаком карету и рявкнул: «Разворачивай! Назад!»

Он решил вернуться, чтобы еще раз поговорить.

Нехорошо, да и не хотелось вот так расставаться, будто на полуслове обрывать их историю. Взять и перечеркнуть всю рукопись. Никак не верилось, что Лизон это все всерьез.

У дома Воронцовых его карету встретил сам граф в сопровождении двух офицеров. Тут стало очевидно, что все действительно всерьез.

– Господин губернатор! А я думал, по ночам вы крепко спите, – не удержался от колкости Пушкин.

Два офицера тут же подошли к нему и схватили за руки.

– Вы уволены со службы, – спокойно произнес Воронцов, – эти офицеры сопроводят вас в ваше родовое село Михайловское. В ссылку.

– Из ссылки в ссылку? Не смешите! У нас же не ссылают за уязвленную супружескую гордость.

Снова он перегнул палку. Об этом ему красноречиво «сообщил» удар под дых, полученный в ту же секунду от губернатора. Когда жертву держат два офицера, атаковать ее не составляет никакого труда.

– Барин! – кинулся вперед Никита.

– Стой-стой-стой!

– Глупый мальчик, – продолжил Воронцов, – у меня не меньше связей, чем у