Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы - Борис Цирюльник Страница 12

нам силы уйти от них. Этот процесс не всегда проходит легко: «Родителям было необходимо меня любить, родительская любовь – все, что они знали в жизни. Я заложник их любви, если я уйду, они сломаются», – так говорят дети с ролью родителей для своих отцов и матерей. Они оказались в уязвимом положении из-за алкоголизма, переезда в другую страну, депрессии или тяжелой болезни.

Иногда у молодого человека нет сил для самореализации, и он утешает себя мыслью: «Вы не подготовили меня к жизни. Вы хотите, чтобы я оставался с вами». Он находится в состоянии зависимости и чувствует себя во власти гегемона. Раньше это славное слово ассоциировалось с восхвалением рыцарей-господ: «Он распространяет гегемонию на своих вассалов». Сегодня культура не приемлет идеи доминирования в отношениях, поэтому у слова «гегемон» появилась отрицательная окраска.

В отношениях между матерью и ребенком подобное подчинение выгодно обоим: ребенок не заинтересован в освобождении от материнской любви, а мать переживает этот период как «любовное безумие».

Когда хочется сделать счастливым объект своей любви и исполнить его желания, словно приказы, подобная зависимость становится желанной.

Но когда любовь угасает, тот, кто был согласен подчиняться, чувствует себя обманутым: «Я дарил тебе любовь, она столько всего приносила». Подобное добровольное подчинение можно наблюдать у толпы, которая осознанно приходит в экстаз при виде харизматичного лидера, артиста, политика… а потом разочаровывается в нем.

Культура играет ключевую роль в эмоциональной окраске предметов, захватывающих нашу душу и разум. Многие женщины с улыбкой вспоминают любовное увлечение, которое они в 15 лет испытывали к артисту. Многие мальчики страстно желают следовать за политическим лидером. Они толком не знают его проектов, но влюбляются в слова, в красивую картинку: в мужественное бородатое лицо, загадочный логотип, воинский берет или рубаху. Для властителей умов в культуре достаточно образов: в Средние века им был рыцарь, в XIX веке – предприниматель, который сам сколотил состояние, воин-герой, футболист и любой, кто может разжечь огонь в наших глазах.

Бредить, следуя культурным установкам

Я хорошо знал Наполеона. Я даже знал нескольких Наполеонов, когда работал в психиатрических больницах. Все они были чрезвычайно счастливы, что являются тем, кем на самом деле не являлись. После событий мая 1968 года больных, которые считали себя Наполеонами, больше не появлялось – выдающийся деятель перестал соответствовать коллективному сознанию.

В современном культурном контексте новые герои повлияли на формирование других коллективных дискурсов.

Защитники веры и нации уступили бредовым мечтам о технике. Повседневность стали занимать торжество биологической науки и нашествие роботов.

Оральные контрацептивы, законодательно разрешенные в 1969 году, освободили женщин и мужчин от риска нежелательной беременности. Освобождение, однако, изменило восприятие женского тела. Оно потеряло сакральный смысл и стало рассматриваться с позиции биологии: кривая температуры, выделение гормонов, медикаментозная стимуляция, гинекологические исследования. За несколько десятилетий техника вошла в жизнь семей, телевидение заняло вечера, автомобили увеличили количество передвижений, домашняя работа легла на инженерные достижения, а смартфоны стали частью виртуального мира, – повысили качество коммуникации и исказили отношения.

На место увлечению Наполеоном пришло давление журналистов: «По какому праву они рассказывают о моей личной жизни?» – возмущаются теперь больные. «Почему их машины направляют сообщения и заставляют меня делать то, что я не хочу?.. Почему журналистка Адель Ван Рит держит меня в заложниках?.. В мою личную жизнь вторгаются… Она такая красивая, сильная, убедительно говорит на своем шоу о философских вопросах… И дня не проходит без ее преследований. Она говорит о произведениях искусства, а намекает на мою личную жизнь… Из-за давления у меня не остается ничего личного… Она великолепна, но бессовестно втаптывает меня в грязь…» Адель Ван Рит заняла место Наполеона, потому что обозначила актуальные темы нашей культуры: триумф техники и самореализацию женщин.

Вслед за полезным воздействием матери, языка и культуры мы попадаем под влияние техники и женщин, определяющих отныне новый коллективный дискурс. Мы больше не слышим о солдатах империи, рабочие из романов Золя перестали быть единственным примером героизма.

Чувство принадлежности к новой группе меняет социальную идентичность.

Восстанавливается значение этнической идентичности, которое надеялись снизить: «Среди чернокожих чувствуешь себя менее чернокожим, потому что у всех одинаковый цвет кожи. Присутствие белых людей заставляет нас чувствовать себя слишком черными, давайте исключим их».

Чувство принадлежности – вещь необходимая, приятная и опасная: «Мне хорошо, я спокоен и уверен в присутствии тех, к кому я привязан. Мы говорим на одном языке, различаем одинаковые знаки, выбираем одинаковую одежду, форму прически, усов или бороды и создаем опорные точки принадлежности». Вместе мы формируем парадоксальную ситуацию без противоречий. Другие нужны нам, чтобы черпать силы стать самими собой.

В западной традиции прославляется самостоятельность. Поддержка и помощь от других позволяют проявлять свою принадлежность и смело идти по пути личного развития. Когда вокруг никто не откладывает отпечаток на моей памяти, я ощущаю слабую принадлежность, мне неуютно от того, кто я.

В мире без самобытности я не могу ориентироваться только на себя и выбирать курс.

Прикосновениями к миру слов я могу разделять представления других. Они рассказывают мне о невидимых мирах, о прошлом, мечтах о будущем, они мне нравятся, и мне хочется им верить, чтобы чувствовать себя хорошо рядом с ними. Дискурс позволяет разделять убеждения и видеть мир, в котором мы вместе живем. Я умиротворен, когда вижу их и воспринимаю мир через их слова.

Общие убеждения объединяют гораздо сильнее, чем телесные контакты, объятия или поцелуи.

Как жаль, что все, ради чего используется эта колоссальная возможность, – увидеть мир, составленный по описанию из нескольких слов. Когда дискурсы не учитывают другие культуры или верования, они изолируют верующего и погружают его в сладостный бред. Когда знание усекается до пересказа общеизвестного мнения, которого придерживается группа, оно зажимает индивида в комфортные рамки. Там он становится хозяином, но удаляется от жителей других миров. Формируется логический, последовательный и изолированный бред, подготавливается почва для ненависти ко всем инакомыслящим. Одного слова «против» достаточно для обвинения в «святотатстве» и легитимации остракизма, а затем и предания смерти того, кто говорит неугодные вещи.

Верующий признает неопределенность и соглашается, что, не зная, он может только верить. Когда сомнению больше нет места и дискурс приобретает догматический характер, основания для навязывания истины находятся в области морали. «Только сумасшедший может не верить в то, во что верю я», – заявляет параноик. «Тот, кто не верит в то же, что и я, – агрессор. Он подрывает мои верования сомнениями, разрушает догматический