За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень Страница 11

Татьяна Николаевна Лаппа

[Из открытых источников]

Но он все чаще и чаще думал о ней с прискорбием: неинтересная!

А потом канул в прошлое России благодатный год, началась война, и кончились все «Гроты» и Крещатики, соловьи и акации, закаты и рассветы.

Войну они встретили в Саратове, куда поехали к Тасиным родителям провести лето. При казенной палате образовался госпиталь, и там студент Булгаков начал свою первую врачебную практику. Вернувшись осенью в Киев, Миша продолжил учебу, а Тася некоторое время работала в госпитале, писала за раненых письма, кормила их. И очень уставала. Долго не выдержала.

А монархиста Булгакова одолевали такие патриотические чувства, что он горячо просился врачом и обязательно почему-то на подводную лодку, но получил отказ:

– Милейший, у вас записано: «Признаки почечной недостаточности в начальной стадии», какая вам подводная лодка?

Весной 1916 года он окончил университет и первым делом подал прошение об отправке на фронт. И его отправили в Каменец-Подольский.

– Я с тобой!

– Ну вот еще! Сиди дома.

– Хочешь отдохнуть от меня?

– Просто боюсь. Это же, миленькая, не свадебное путешествие. Война! Слышала такое слово?

– Но ты сам говоришь, что австро-венгерский участок фронта гораздо спокойнее, чем немецкий.

– Разумеется. Австрияки – те еще вояки. Это еще Суворов подмечал. И потешался над ними. Всякие там чехи, словаки, хорваты, галичане – тоже не бойцы. А вот мадьяры – звери. Не хуже немчуры воюют.

Ему и впрямь хотелось побыть какое-то длительное время без нее. В родном доме на Андреевском спуске отметили Мишино двадцатипятилетие, поразвлекались на прощанье, да пора и честь знать. Ему – на фронт, ей – ждать его, когда мил друг вернется, грудь в орденах.

И в середине мая он отправился на войну.

Каменец-Подольский оказался красивым европейским городом, с замком, похожим на французские из учебников истории. Преобладали евреи, коих оказалась половина населения, много немцев, румын, русских, поляков, украинцев. Булгакову военное ведомство выделило скромную квартирку, в которой не успел он поселиться, как – нате-здрасьте!

– Это что такое?

– Я не могу без тебя. Особенно зная, что тут война, опасность.

Выгнать и отправить ее обратно в Киев у него не хватило духу. До июня в госпитале и мест хватало, и врачей, и медикаментов. А с июня – понеслась душа в рай! Словно попал в наводнение и не знаешь, как выбраться.

Браунинг М-1900

[Из открытых источников]

Прошение студента М. А. Булгакова ректору Киевского университета разрешить ему вступить в брак

2 апреля 1913

[Из открытых источников]

– Устала, так проваливай в Киев! – наорал он однажды. – Я говорил: сиди там.

И она вроде бы собралась дезертировать, но вдруг проявила характер и осталась, чтобы разделить с ним весь ужас фронтовых госпиталей. Надеялась этим привязать к себе Мишу, заново влюбить в себя.

В середине июля доктора Булгакова с женой перевели в Церн, как венгры и австрийцы называли Черновцы. Госпитальный ад переместился сюда. Город оказался еще красивее, чем Каменец-Подольский, чего стоит один только дворец – резиденция митрополитов Буковины и Далмации, не веришь глазам, что здесь, в захолустье Европы, может стоять такое грандиозное чудо архитектуры! Население Черновцов на треть состояло из евреев, остальные – немцы, венгры, румыны и украинцы, предпочитавшие именовать себя галичанами. Куда ни шагни – всюду красивые здания, великолепнейший ансамбль зданий университета, еврейская синагога Тампль, комплекс Театральной площади, площадь перед Ратушей… Вот только любоваться красотами Церна возможности никакой не оставалось, потому что снова пришлось окунуться в кровавый госпитальный ад. Генерал Лечицкий возобновил наступление, двинулся теперь на Станислау, как австрийцы называли Станиславов, и бесконечные подводы с ранеными шли теперь в Черновцы.

– Скольких людей перемололо! – ужасался доктор Булгаков. – Кажется, я уже половине человечества оттяпал руки и ноги.

Когда Лечицкий взял Станислау и зашла речь о том, что передовые госпитали скоро передислоцируются в этот город, Миша сказал Тане:

– Ну, Тасенок, готовься. Рождество будем встречать в Будапеште, а Новый год – в Вене.

– Что, правда? – доверчиво спросила Лаппа.

– А как же! До Будапешта шестьсот верст, а оттуда до Вены верст двести. И в следующем году, глядишь, и войне конец.

– Вот бы здорово! – тихо ликовала бедная Таня. – Только при такой жизни я до Рождества сдохну.

– Да и я тоже! – жадно затягиваясь папиросой, смеялся муж. – Но дойти надо. Увидеть Дунай. Я бы даже окунулся в нем, не смотря, что зима уже будет. Любопытно знать, сколько я уже рук и ног ампутировал? Эх, надо было мне, как Робинзону Крузо, зарубки делать. Какой ужас, Таська, какой ужас! Для чего рождается человек? Разве для того, чтобы другим конечности кромсать? Был бы я Господь Бог, я бы сказал: «Недостойны населять прекраснейшую Землю! Только убиваете и калечите друг друга, болваны!» Всех смел бы в одну кучу да и выкинул во Вселенную. Ну скажи, зачем, зачем вся эта человеческая мясорубка?

Юный врач Михаил Булгаков

[Из открытых источников]

– Я не знаю, – тихо и безнадежно отвечала его первая жена.

Однако всеобщая эйфория по поводу ближайшего вхождения в Будапешт и Вену вскоре окончилась. Немцам пришлось прийти на помощь Австро-Венгрии, наступательный порыв русских армий выдохся, войска под общим командованием Брусилова захватили Волынь, Буковину, часть Галиции и остановились на подступах ко Львову и Ковелю.

– Австро-венгерская армия фактически перестала существовать, – вещал жене доктор Булгаков. – Сводки о чудовищных потерях с ее стороны. Полмиллиона убитых, столько же раненых и столько же взято нами в плен.

– А с нашей стороны?

– Вдвое меньше.

– Не представляю, что же тогда творится в их госпиталях!

– Клико-матрадура.

– Это что значит?

– А то, что надо было не Монтепену всякую с утра до вечера читать, а хотя бы о Гоголе иметь представление.

– Читала я твоего Гоголя.

– Тогда бы помнила, как Ноздрев говорил про выдуманное им клико-матрадура, то есть двойное клико. И когда я так сказал, ты бы поняла мой сарказм, что если у нас тут клико, то у австрияков клико-матрадура.

Даже несмотря на ее героизм и стойкость, жена по-прежнему раздражала его. Ну чего бы ей не сидеть в домашнем киевском тепле, разделяя со свекровью тяжкие вздохи: «Как там наш Мишенька? Что бы еще ему послать, бедненькому?»

К началу сентября поток раненых значительно уменьшился, можно было вздохнуть свободнее. Отпала необходимость и в самоотверженной Лаппочке, она перестала с ужасом оттаскивать ампутированные конечности, хватало фельдшеров и сестер милосердия. Пережившая