Дикая Софи - Лукас Хартман Страница 13

— Как он выглядит? — перебила Софи.

— Трудно сказать. Лицо его было в тени.

— Какие у него глаза?

— Большие, наверное. Глаза принца.

— А какого цвета у него волосы?

— Ну по́лно тебе мучить меня. Светлые, кажется.

— И что, он просто смотрел вниз?

— Да. А я ему помахал.

— А он? Что он сделал?

— А он помахал мне в ответ. Но тут его прогулка закончилась. И его увели, как дрессированную собачку.

— Не говори про него так. Это неправда!

— Вот тебе раз! Ты что же, подружиться с ним успела?

Софи покраснела и слезла с папиных колен.

— Что будет потом, не знает никто, — сказала она упрямо и выбежала из комнаты.

У Софи была своя маленькая каморка под лестницей. Час спустя она сидела там и писала на коленке письмо печатными буквами:

ДОРАГОЙ ПРИНТЦ. КАК ТЫ ПОЖЕВАЕШ? ЕСЛИ БЫ МЫ ТОЛЬКА МАГЛИ ВСТРЕТЕЦА И ПАЗНАКОМЕЦА. С ДРУГИМИ ДЕТЬМИ МНЕ СКУШНО. У НИХ В ГОЛАВЕ АДНИ ГЛУПЫСЬТИ. Я БЫ С ТАБОЙ ХАТЕЛА ПОГОВАРИТЬ ПРО ЛУНУ ПРО ЦВЕТЫ И ПРО КОШКУ КАТОРАЯ ПОМЕРЛА НА ПРОШЛАЙ НЕДЕЛЕ. МОЖЕТ ТЫ ЗАИДЁШ КА МНЕ В ГОСЬТИ КАК НЕБУТЬ ЕСЛИ ХОЧЕШ. МЕНЯ ЗАВУТ СОФИ И Я ЖЕВУ У ОТТО И ГЕРДЫ. ТЫ КАНЕШНА ПИШЕШ ЛУЧЬШЕ МЕНЯ НО ЕТО НЕ ВАЖНО.

Софи сложила листок пополам и сунула его под подушку. На следующий день она пошла к лавочнице.

— Это в замок, — сказала Софи и положила письмо на прилавок, между цветной капустой и мешками с мукой.

Лавочница посмотрела на Софи с любопытством:

— Что, прошение? Тогда отправлю бесплатно.

Софи замялась, но потом все же сказала:

— Это письмо.

— Ясное дело. Я же не слепая. Но ведь в этом письме твой отец наверняка просит короля о какой-нибудь милости. Например, о разрешении уплатить налоги попозже. Или пропустить несколько дней на строительстве стены. Сейчас многие об этом просят.

— Я… Я не знаю, что там написано, — солгала Софи.

— Стало быть, прошение, — решила лавочница и положила листок в стопку с другими письмами. — Но передай родителям, что ответа им придется ждать несколько месяцев.

Софи кивнула и поспешила покинуть лавку. Письмо отнесли в замок, там оно прошло через десяток рук и попало к придворному почтмейстеру, который в последнее время только прошения и получал. Он равнодушно развернул листок, но, прочитав содержимое, побледнел: уже панибратское обращение было неприличным, но дальше начинался просто ужас — письмо кишело огромными трезубыми буквами Е. Они казались почтмейстеру такими остро заточенными, что он не удивился бы, если бы эти трезубцы выпрыгнули с бумаги и расцарапали ему лицо. Чиновник зажмурился и разорвал листок на мелкие клочки.

Глава 9, в которой профессор считает, что принца надо развлекать, а король понимает, что все старания напрасны

Какое-то время в Цыпляндии не происходило ничего необычного. Завершалось строительство стены, люди неохотно платили большие налоги, армия выросла до двадцати семи человек. Раз в две недели Ян по нескольку минут стоял на смотровой площадке, глядя вдаль, а потом его отводили вниз. В дождь, при слишком сильной облачности или в жару король откладывал выход на неделю, а часто и еще на неделю. Зимой же, когда ступени лестницы покрывались снегом или наледью, объявлялся полный запрет. По ночам Яна сторожили как заключенного. Король даже подумывал, не стоит ли ради безопасности привязывать сына к кровати. Дуб, окруженный вышкой, понемногу чах. Листва желтела раньше прежнего, крайние ветки засыхали и отмирали.

Однажды утром Ян не захотел вставать с постели, хуже того — ему вообще ничего не хотелось.

— Нет, пожалуйста, не надо, — тихо сказал принц, когда Станислав откинул одеяло, приглашая его встать. — Я хочу остаться в кровати.

— Нет, — сказал он, когда Раймунд собрался начать урок географии. — Сегодня я не хочу учиться.

— Нет, пожалуйста, не надо, — сказал он, когда Раймунд накрыл на стол. — У меня нет аппетита.

Ян ответил «нет», даже когда его стали уговаривать подняться со свитой на смотровую площадку.

— На улице снова май, — сказал Станислав. — Деревья в цвету, ты должен на это посмотреть.

— Нет, — сказал Ян, — я не хочу.

— Но почему?

— Потому что не хочу.

На следующий день Ян выпил немного молока, но к еде не притронулся, как его ни упрашивали. Придворный врач прослушал грудную клетку принца; осмотрел его: не появилась ли где-то сыпь; ощупал колени и локти: нет ли воспалений; он совал Яну градусник попеременно то под мышку, то в рот; он прописал ему компрессы с ромашкой и капустными листьями; он ставил банки ему на живот; он заставил его глотать порошок из хвостиков ящериц; он обрил его наголо и втирал в голову какую-то вонючую мазь; он пробовал горячие и холодные ванны для ног. Но все зря, никакого толку.

Через две недели тщетных усилий придворный врач со всей своей латынью сдался и совершил то, чего никогда прежде не делал: он попросил короля пригласить второго врача — знаменитого профессора Ветрогаста из столицы соседней страны.

— Как? Ты что?! — завопил Фердинанд. — Чтобы к моему сыну притронулся иностранец? Мы, цыпляндцы, до сих пор справлялись со всеми трудностями сами и гордимся этим!

Придворный врач опустил голову:

— Ваше величество, умоляю вас, одобрите мое предложение… иначе я не могу больше ничего гарантировать… — Голос врача дрогнул, глаза его наполнились слезами.

— Но этот иностранец приедет только через несколько дней, — сказал Фердинанд. — А моему сыну с каждым днем все хуже и хуже.

Губы короля задрожали, теперь уже он пытался сдержать слезы. Вдруг он закрыл лицо ладонями и пошатнулся. Врач подошел к нему и поддержал.

— Помоги мне, — простонал Фердинанд. — Помоги мне, делай что хочешь.

Послали гонца с королевским приглашением. Профессор Ветрогаст поломался немного, но в конце концов согласился поехать. Через пять дней он с тремя ассистентами в специальной карете прибыл в Цыпляндию. Профессор оказался высокий, роскошно одетый, с седыми кудрями. Он заявил, что торопится, и попросил королевскую чету сразу же отвести его к больному. Бледный Ян неподвижно лежал в постели уже много дней. Он посмотрел на незнакомца удивленно, но без страха.

Профессор несколько раз обошел вокруг кровати, не спуская глаз с принца.

— Сколько будет восемь плюс семь, мой мальчик? — спросил он, положив руку Яну на лоб.

— Я… я забыл, — сказал