«Дочь Ивана Грозного» - Ирина Семеновна Левит Страница 37

совсем ранней, – попал Дениска в заваруху, в драку какую-то коллективную. Всех их тогда еще в милицию забрали, большую разборку устроили, двоих-то сильно покалечили. Суд был, кого-то посадили, а Дениска условным сроком отделался. Но школу закончил хорошо и в институт поступил, на инженера, потом работать устроился в городе, разумеется. Бабку, однако, не забывал – навещал часто. Мечтал квартиру купить и ее к себе в город перевезти. В общем, намыкалась Анфиса, но в последние годы подуспокоилась. А тут – бац, беда, какую не ждали! Три года назад Дениска обворовал бизнесмена серьезного. Украл-то для бизнесмена сущие копейки – чуть больше ста тысяч, – но Дениску чуть ли не на следующий день взяли. Какую-то он глупость сотворил, что его сразу вычислили, ну так он ведь и не вор матерый. Бес попутал. В общем, с учетом его прежней судимости дали три года, знающие люди говорят, могли бы дать и меньше, но судья больно вредный попался, а на хорошего адвоката денег-то уже не было. Что от Юрия оставалось – на Денискину учебу и устройство потратили. Вот Анфиса с того времени вся в себя ушла, без посторонних свое горе переживала, а с чужаками, как Кирилл тот, и вовсе разговаривать не желала. Правда, в самое последнее время вроде как малость разморозилась. У Дениски срок заканчивается, ждет внука. Но чужой интерес ей все равно не надобен.

– Да-а-а… печально, – посочувствовал бабке вора капитан полиции и вернулся к убитому Лепешкину. – Ну а кем еще интересовался Кирилл? С кем-то еще общался?

– Да я ему про все рассказала, я ж про все и про всех знаю. Довольный он уехал. Денег мне предлагал, но только я отказалась – чай, не какая-то звездулька в телевизоре, которая за деньги душу выворачивает. Мне с умным внимательным человеком, с писателем к тому же, самой пообщаться – радость. Кто ж мог подумать, что его, который вовсе не книжки, а пьесы пишет, вскорости убьют… Хотя и для того, кто для театра пишет, наша жизнь может интересной показаться. Ведь правда?

– Правда, – подтвердил Роман, подумав, что вряд ли московского драматурга Лепешкина могла увлечь деревня. Для чего-то он конкретного наведывался в неприметную Боровушку.

Шульгина помолчала, повздыхала и спросила:

– А ты-то что здесь ищешь?

Дорогин пожал плечами:

– Точно не знаю. Просто собираю информацию. Как говорит одна умная женщина, из наших, не бывает лишней информации – бывает невостребованная.

– Ну-ну… – покивала Антонина Егоровна. – Вам там виднее.

На прощание Роман оставил свою визитку со словами:

– Спасибо вам большое, Антонина Егоровна. Если что-то интересное вспомните или узнаете, уж позвоните, пожалуйста.

– Непременно позвоню, – пообещала Шульгина.

– И самое главное – никому ни слова. Ни о нашем разговоре, ни о том, что я из полиции.

– Уж не сомневайся, – вновь пообещала Шульгина. – Чай, не дура. Хоть и деревенская.

По дороге на станцию (где и впрямь стояла лишь будочка с кассиршей, принимавшей только наличные) Роман позвонил Вере Грозновой. Рассказал о своей, с одной стороны, очень удачной, а, с другой, непонятной для дальнейшего расследования поездке, но в любом случае – любопытной, где были детали, которые нуждались в проверке. В ответ услышал, что у следователя тоже есть нечто весьма любопытное. В том числе намерение, за которое полковник Мирошниченко ей запросто оторвет голову.

Глава 17

Вера внимательно выслушала Дорогина и спросила:

– Значит, Лепешкин явился в Боровушку под видом писателя?

– Именно, – подтвердил Роман.

– Случайно встретил на улице Василича…

– Семена Васильевича Пономарева.

– И этот Семен Васильевич Пономарев отвел его к Антонине Егоровне Шульгиной, которая главный летописец деревни и вообще самая главная на общественных началах. А затем они вдвоем поведали Лепешкину массу занимательного про жизнь свою и окружающих.

– Судя по всему, так.

– Но сам Лепешкин, по личной инициативе, интересовался только семейством Пилипенко и Хвостовой? Вернее, местным шедевром деревянного зодчества Пилипенко и домом на отшибе Хвостовой? При этом первые рассказали Лепешкину о себе сами, а про вторую поведала Шульгина, потому как Хвостова на порог не пустила?

– Все верно, – подтвердил Дорогин и добавил: – Но и у тех, и других есть проблема. У Пилипенко сын без ноги, а у Хвостовой внук срок мотает. Хотя, вполне возможно, это ничего не значит.

– Вполне возможно, – согласилась Вера. – Но ты скинь мне на телефон данные всех, а я кину Морковину. Пусть проверит. Ведь не зря же Лепешкин в деревню заявился и про тамошнюю жизнь выспрашивал.

– Не зря, – согласился в свою очередь Роман.

– У меня тут тоже кое-что любопытное вырисовывается. В том числе вариант, как можно без волокиты найти… ну, по крайней мере попытаться найти… покупателя гомеопатии. Но Мирошниченко мне за это голову оторвет.

* * *

Идея, которая грозила отрыванием головы, вызрела у Веры в той самой голове накануне вечером. Хотя никакой опасности она не представляла и вообще могла ничем не закончиться. И тогда пришлось бы уже действовать официально. А это совсем не быстро и опять же не факт, что результативно. В представлении следователя, гомеопатические центры, конечно же, не были подпольными фармацевтическими предприятиями, однако же и не были заведениями, готовыми с радостью поведать правоохранительным органам о своих пациентах-покупателях. Здесь следовало действовать хитро и, в определенном смысле, – артистично. Именно поэтому накануне вечером она созвонилась и явилась к Ружецкой и Панюшкиной с информацией (сугубо конфиденциальной) про свой интерес к гомеопатическим центрам (утаив, разумеется, про отравленный препарат) и предложением, от которого бывшие актрисы пришли в восторг. Мирошниченко она, разумеется, не сказала о своей задумке ни слова, ни полслова, решив, что, в зависимости от итога, попытается как-нибудь выкрутиться.

Дома Вера появилась уже в одиннадцать вечера, застав сына в полном бодрствовании, несмотря на жесткое предписание в это время ложиться спать.

– Что за безобразие? – начала она с порога. – Если нет меня, если нет бабы Зины, то значит можно сидеть до глубокой ночи, а утром тебе в школу!

– Уймись, маман, – ничуть не убоялся материнского гнева Ярослав. – Я работал.

– Да неужто? – Вера прошла в кухню, заглянула в раковину, где пятнадцатилетний оболтус и по совместительству гений нередко оставлял после себя грязную посуду. – Ты о своем ударном труде по помывке чашки-тарелки? – спросила она язвительно.

Появившийся на пороге сын весьма выразительно хмыкнул.

– Между прочим, я не только навел чистоту, но и вымыл за тобой джезву, которую ты утром благополучно оставила с кофейными ошметками.

Джезва с кофе… Ну да, Лепешкин вымыл чашки, фужеры, а джезву с кофе не вымыл. Он ликвидировал все