Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова Страница 22

И опять свернули в переулок, Мария удивилась, как Санин быстро освоился с городом. Ну и переулок... Домишки все на одно лицо. В два окна. Приземистые. Обнесены некрашеным забором. Ворота на засовах. И калитки грязно-зеленого цвета. Свернули за угол и опешили. В окне дома, второго от угла, нет условного знака. На окне не стоял горшок герани, как обговаривали при встрече. На первом этаже жил наборщик Емельянов. Человек неразговорчивый, но обязательный. Он выносил из типографии горстками шрифт, только держать его в доме боялся. Шрифт отдавал своему соседу Прохорову. Прохоров отличался богобоязненностью, пел в церковном хоре и известен был своей набожностью. Против ожидания, он сразу согласился хранить шрифт и, сказав, что его ничто не интересует, аккуратным образом раз в неделю вручал Марии холщовый мешочек. Сегодня был именно такой день.

Собственно, обдумать ни Санин, ни Мария ничего не успели. У дома толкалась полиция, торчал дворник с начищенной бляхой и рыскал какой-то тип. Неряшливый. В помятых брюках. И в грязной манишке. «Обыск... Конечно, обыск...» — оборвалось сердце у Марии. И, сомнения нет, у Емельянова. Санин, не останавливаясь, прошел дальше, тростью отстранив типа в грязной манишке, а она решила все толком разузнать. Резко шагнула к калитке. Сдвинув шляпу на затылок и в улыбочке обнажив прокуренные зубы, господин в грязной манишке галантно распахнул калитку.

— Пожалуйте, барышня... Вас-то мы поди и ждем, с самого утра.

Мария добродушно хмыкнула и наклонила голову. «Спасибо, что Санин прошел благополучно: одной легче выкрутиться. К Емельянову идти не нужно... Ни в коем разе... — лихорадочно соображала она. — Прохоров, благочестивый книжник и божеский человек, как его шутливо называли, вне подозрения».

— Нет, мне на второй этаж... Почему вы меня подталкиваете? — широко раскрыв синие глаза, спрашивала Мария. — Сказывали, что свадьба на втором этаже и, по-моему, даже в той квартире.

Мария смело вбежала по грязной лестнице на второй этаж и открыла дверь в комнату Прохорова. Эка незадача! Комната полна народа. Прохоров сидит со смиренным видом под образами, держит Библию и шепчет молитву, не обращая внимания на полицию. Славянский шкаф выволокли на середину комнаты. Правая дверца болтается на верхней петле. Пальто, черный костюм брошены на спинку кровати. Ящики с бельем, в которых хранились расшитые полотенца и праздничные скатерти, богатство нескольких поколений семьи, на полу. На кружевной конец полотенца наступил толстый пристав. Книги разбросаны по столу. Хотя они божественные, но почтения у полиции не вызвали — все перевернули, перелистали. На чистый пол, устланный лоскутной дорожкой, вывалена зола из печи. Чугунки поставлены на самый край стола, грозя вот-вот свалиться. Занавеска с окна сорвана. На занавесях разлегся кот, недовольно постукивая хвостом.

— Где молодые? — Мария начала разговор, не ожидая вопроса пристава. — Всегда опоздаю на самое интересное. Почему так все разбросано кругом? Значит, к поезду спешили, вот и разбросали все...

— Какие молодые? — заревел пристав, возмущенно уставившись на шпика в грязной манишке. — Откуда девица? — И, не дожидаясь ответа, зло спросил Прохорова: — Знаете ее?

Прохоров с неохотой отстранил книгу и отрешенно посмотрел на Марию. Отрицательно закачал головой.

— Откуда мне знать, кого нагоните в дом, чтобы ославить пред соседями... Позор один... Из дома сделали хлев, прости меня боже. Божественные книги — бесовскими не интересовался — и те осквернили ручищами. — Прохоров отмахнулся от куриного пуха, выпущенного из подушек, и смиренно сказал: — Девицу оную вижу впервые. Стриженая... Срамница какая! Греха не боишься! Пфу, постылая... За все греховное пусть бог простит, а меня, неразумного, покарает.

Пристав расстегнул крючки на воротнике мундира, проклятый воротник жал шею. Действительно, явно путаница — дали ордер на обыск к человеку богобоязненному, нравственному, который, кроме святого писания, других книг в руках не держал. А приказали типографию найти! Каково! Полковник взбеленился при виде листовок, расклеенных по городу. Особенно его взбесил призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В этом усмотрел особенную злонамеренность. В городе, доселе благопристойном, появились смутьяны! Дойти до такой наглости — на полицейском управлении, на городской думе, на особняках отцов города расклеить, да так, что и оторвать невозможно, прокламации. И первый адрес, где предполагалась типография, печатавшая злонамеренные листки, принадлежал Прохорову.

Пристав сам пел в церковном хоре, знал Прохорова как смирного и начитанного и диву давался: почему попал под подозрение? Прохорова застали в чистой рубахе, читающего Библию. У иконы горела лампада. А тут обыск!.. Странно. Да и Прохоров долго не мог понять, что от него требовали. Некрасиво все получается. И все же пристав велел произвести обыск по всей форме — все перевернули, все перебрали, и стены простукивали, и подоконники отдирали. Особенно усердствовал филер, присланный из Петербурга в поисках типографии. Скорее всего, как думал пристав, его выгнали за пьянство. А теперь в Екатеринбурге показывал столичную школу — и ящики комода ломал, разыскивая двойное дно, и подушки вспарывал, считая их наипервейшим местом храпения нелегальщины. Кинулся икону снимать. Снял да и сломал. Пристав, поймав укор в глазах Прохорова, запретил подобное богохульство. В невиновности Прохорова убеждало его поведение. Тот выказывал полную христианскую смиренность, испросил разрешения читать Библию и более ничем не интересовался. И бровью не повел, когда пол поднимали и когда заслонкой русской печи гремели. На вошедшую барышню Прохоров глаз-то не поднял. В душе пристава накапливалось раздражение против столичного прощелыги. Видите, в городе без году неделя, а все порядки знает. Самый главный начальник... А тут история с глуповатой барышней, которую привел прощелыга.

— Так почему вы здесь оказались? — зло переспросил пристав, не отрывая глаз от Марии. «Пригожая-то какая!.. И стать, и волосы, и глаза синие...» И невольно подобрел: — Почему оказались в этом доме, коли хозяин незнаком?

— Мне сказали, здесь свадьба... Покупала ленты у купца Сиротина, там для невесты целый набор делали... И адрес сказали — около приюта господина Нурова. — Мария такими чистыми и ясными глазами смотрела на пристава, такое страстное желание побывать на свадьбе проглядывало в этих глазах, как и извечная женская зависть к невесте, что не понять ее было невозможно. — Вот и свадьба... Иду по улице, меня этот господин за руку... — Мария кивнула на шпика в грязной манишке. — Начал приглашать в дом... Решила, что шафер, и пришла... Где молодые?

Пристав вытер лоб и безнадежно махнул рукой:

— Что ж, милейший, хватаете на улице каждого — и пожалуйста,