Черное солнце - Джеймс Твайнинг Страница 10

Он во многом не походил на всех шпионов, каких Тому когда-либо приходилось видеть. Но в нем чувствовалась спокойная самоуверенность, а это качество Том у секретных агентов встречал. И это всегда были толковые агенты.

— Вы когда-нибудь слышали об организации, именующей себя «Хрустальным клинком»? — спросил Тернбул.

— Нет, — ответил Том.

— В этом нет ничего странного. Это экстремистская группировка, в какой-то степени связанная с Национал-демократической партией Германии, или НДПГ, самая активная неонацистская политическая группировка в Германии. Возглавляет их предположительно некий Дмитрий Мюллер, бывший капитан германской армии, хотя тех, кто мог бы это подтвердить, пока не находилось.

Том пожал плечами:

— Ну и что?

— А то, что это не рядовые скинхеды, которые по выходным от безделья слоняются по окрестностям и ищут, кому бы набить морду. Это серьезная полувоенная организация, члены которой верят, что они продолжают вести войну, которая для нас с вами закончилась в 1945-м.

— Отсюда и название? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Том.

— Совершенно верно, — подтвердил Тернбул. — «Хрустальный клинок», вероятно, в память о «кристал нахт» — так называемой Хрустальной ночи 9 ноября 1938-го, когда приспешники нацистов в Германии и Австрии били витрины и громили принадлежавшие евреям магазины. Раньше эта публика зарабатывала в основном наемными убийствами по ту сторону «железного» занавеса. Теперь они занялись наркотиками, рэкетом и подозреваются в участии в террористических актах, направленных главным образом против еврейских общин в Германии и Австрии.

— Как я и сказал, я о них никогда не слышал.

Тернбул и бровью не повел.

— Десять дней назад двое мужчин проникли в больницу Святого Фомы и убили трех человек. Двое из них были из больничного персонала; мы предполагаем, что они стали свидетелями. Третьего звали Андреас Вайссман, он бывший узник Аушвица, переехал сюда после войны. Ему был восемьдесят один год. — По-прежнему не понимая, к чему клонит Тернбул и какое все это имеет к ним отношение, Том предпочел промолчать. — Когда Вайссман был еще жив, ему отрезали левую руку. Он умер от сердечного приступа.

— Что-что? — встрепенулся Арчи.

— Отрезали руку. Левую, по локоть.

— Какого черта они это сделали? — спросил Том.

— Вот здесь-то нам и нужна ваша помощь, — улыбнулся Тернбул, показывая наползающие друг на друга кривые зубы.

— Наша помощь? — удивленно нахмурился Том. — Я об этом ничего не знаю.

Машина повернула за угол, и их слегка качнуло.

— Я так и знал, что вы это скажете, — с готовностью кивнул Тернбул, извлекая из кармана фотографию. — Эти двое унесли пленку из ординаторской, но другая камера все-таки хорошо рассмотрела одного из них.

Он протянул им снимок, они внимательно рассмотрели фотографию и покачали головами.

— Не знаю такого, — сказал Арчи.

— Никогда его не видел, — поддержал Том.

— Да, но мы его знаем, — продолжал Тернбул. — Через него мы и вышли на «Хрустальный клинок». Его зовут Иоганн Гехт. Он в этой организации полковник и одна из ключевых фигур. Три месяца назад мы засекли его в Вене, тогда один из наших агентов сделал его фотографию. Он под семь футов ростом, и у него на правой щеке большой шрам, даже губа рассечена, так что перепутать трудно.

Он протянул им еще один снимок. Том мельком глянул на него и, пожав плечами, передал Арчи.

— Я все-таки не понимаю, — с нарастающим раздражением проговорил он. — При чем тут я?

— Господи, — присвистнул внимательно разглядывавший снимок Арчи, — посмотри-ка, кто сидит напротив.

Том взглянул на человека, о котором говорил Арчи, и кровь отхлынула от его щек. С фотографии на него смотрело улыбающееся, самодовольное лицо, вновь напомнившее ему о предательстве, о котором он так старался забыть.

— Это Гарри, — не веря своим глазам произнес он. — Это Ренуик.

Глава 10

Парк Тиволи, Копенгаген, Дания

5 января, 14.03

Гарри Ренуик заплатил за вход на углу Титгенсгаде и бульвара Ханса Кристиана Андерсена и вошел внутрь.

В этот час в парке было еще пусто, большинство посетителей, ом знал, придут позже, когда разом зажгутся мириады лампочек и парк превратится в полный света оазис посреди мрачной зимней ночи.

Все же, несмотря на время, большинство аттракционов были уже открыты. Самый старый — большие деревянные «американские горки», которые завсегдатаи-датчане называли «Горной дорогой», — работал вовсю: крики пассажиров растворялись в облаках теплого пара так же, как в далеком 1914-м.

Само собой разумеется, Ренуик был одет по погоде: на уши натянута голубая бархатная шляпа, вокруг шеи обмотан желтый шелковый шарф, концы которого исчезали в складках темно-синего пальто. Подбородок прятался в тепле поднятого воротника, так что видны были только нос и глаза — живые, проницательные и такие же холодные и бесчувственные, как снег, укутавший окрестные деревья и крыши.

У витрины с сувенирами он задержался. Осматривая ее содержимое, сунул правую руку в карман и поморщился от боли. Каждый раз культя от холода разбаливалась, как бы он ее ни кутал. Наконец он нашел то, что искал, и, указав на выбранную вещицу продавщице, протянул ей банкноту в сто крон. Сунув покупку в красную сумку, продавщица отсчитала сдачу и улыбнулась. В ответ он тоже улыбнулся и слегка приподнял шляпу.

Затем он пошел дальше. Миновал каток, а затем и озеро — единственное, что уцелело от старинных укреплений Копенгагена после того, как город, разрастаясь, стал захватывать все, что находилось возле его крепостных валов и рвов. Дойдя до «Китайской пагоды», он вошел в тепло ресторана и немного потоптался в вестибюле, чтобы стряхнуть снег с обуви. Там он снял пальто и, оставшись в двубортном темно-сером костюме, передал его швейцару.

В свои пятьдесят с лишним Ренуик был высок и, похоже, еще очень силен. Голову он держал прямо, плечи — развернутыми, как на параде. У него была великолепная белоснежная шевелюра, обычно приглаженная волосок к волоску, а сейчас, из-за шляпы, чуть растрепанная. Из-под кустистых, мохнатых бровей смотрели большие зеленые глаза. Они казались моложе, чем лицо с начинающими слегка обвисать щеками: годы все же брали свое.

— Столик на двоих. В глубине зала, — скомандовал он с явственным английским акцентом.

— Да, сэр. Вот сюда, прошу.

Метрдотель подвел его к столику. Ренуик выбрал место, позволявшее ему держать под наблюдением входную дверь, а через окно видеть озеро. Он заказал вина и посмотрел на часы: карманный золотой «Патек Филипп» 1922 года, редкая серия. Часы он всегда носил в нагрудном кармане на золотой цепочке, пристегнутой к бутоньерке. Гехт запаздывал. Впрочем, это, скорее, он пришел слишком рано. Опыт научил его