Белая ложь - Данил Харченко

Данил Харченко

Белая ложь

Все персонажи, места и события, описанные в этой книге, являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, а также с реальными организациями, учебными заведениями и локациями — случайны.

Автор не оправдывает и не поддерживает проявления насилия, дискриминации, расизма, ксенофобии или любых иных форм нетерпимости, представленных в тексте. Эти темы могут появляться исключительно как часть художественного исследования эпохи, общества и человеческих характеров.

Книга содержит эмоционально насыщенные сцены и элементы психологического напряжения. Рекомендуется для читателей старше 16 лет.

Пропавшая любимица

Представь: зима. Где-то 1983-й. Может быть, декабрь, может, уже январь — в этих краях холода приходят внезапно и всерьёз. Снег лежит неровными слоями, как плохо прошитое одеяло, а фонари кидают усталый жёлтый свет на застывшие аллеи. Воздух пахнет мокрой шерстью, сжённым углём и леденцами из буфета. Где-то в общежитии на третьем этаже хрипит проигрыватель — всё тот же «Last Christmas», уже третий круг подряд. На стене — выцветший плакат с Брук Шилдс. В углу — сушится шарф с бахромой, на батарее — две пары мокрых варежек. Вроде всё, как всегда.

А теперь представь: твоя подруга исчезает. Ни драмы. Ни грома с неба. Ни дверей, хлопающих в ночи. Просто — исчезает. Была. И больше нет.

Днём вы вместе жевали пирожки в столовой, обсуждали преподавателя, который вечно путает имена, жаловались на бессмысленную лекцию и строили грандиозные, пусть и малореалистичные планы на каникулы. Она смеялась, склонив голову набок, поправляя рукой волосы. Ты что-то рисовала на салфетке. Потом была последняя пара семестра. Все устали. В аудитории пахло сыростью, пыльным мелом и апельсинами. Кто-то в первом ряду списывал ответы у соседа, кто-то посасывал карамельную трость, а кто-то уже мысленно паковал чемодан домой. После — общежитие, тёплый свет настольной лампы, чай из заварника с отбитым носиком и разговоры до поздней ночи. Всё, как всегда.

Ты помнишь её голос перед сном. Чуть усталый, с хрипотцой. Она говорила о каких-то мелочах — то ли про поезд, то ли про билеты, то ли про то, что не забудь вернуть ей журналы, пока она не уехала. Потом — «спокойной ночи». Привычное. Уютное.

А утром — её нет.

Кровать заправлена до смешного аккуратно. Простыни натянуты так, будто в них никто никогда не спал. Подушка ровная. Одеяло сложено. Даже складочка на наволочке будто вымерена линейкой. На стуле — тот самый серый свитер, в котором она щеголяла на прошлой неделе. На комоде — заколка, блокнот с вырванными листами, коробочка с пуговицами и монетами. В воздухе — её запах. Сладкий, узнаваемый, немного липкий — будто смесь духов Poison от Dior и вишневого бальзама для губ.

Ты сначала просто не понимаешь. Может, вышла. Может, пошла к кому-то. Через пару часов появляется тревога. Потом — ты начинаешь спрашивать. Кто-то пожимает плечами. Кто-то говорит: «Вроде видели её у выхода… или нет?» Кто-то вообще не помнит, когда видел её в последний раз.

Проходит день.

Потом второй.

Ты ждёшь. Сидишь на подоконнике, свесив ноги, обхватив кружку с уже холодным чаем. Смотришь, как снег идёт вбок. Вслушиваешься в каждый шаг в коридоре. Кто-то пробегает в тапках. Кто-то хохочет. Кто-то ругается с автоматом, потому что тот «сожрал» мелочь. Но всё не она. Дверь всё не скрипит от её руки. Ни голоса. Ни дыхания. Ни смешка.

Ты ждёшь, что вот-вот она влетит в комнату с растрёпанными волосами, с промёрзшими пальцами и заявит:

— Ты не поверишь, что со мной было! Извини, что не позвонила…

Но ничего не происходит. Лишь соседка снизу стучит по батарее, возмущённая тем, что у кого-то опять включено радио на всю катушку.

А потом — начинаются слухи. Версии. Разговоры. Кто-то говорит, что её видели на вокзале. Кто-то — что она уехала к родственникам. Кто-то, понизив голос, намекает, что, мол, не такая уж она и простая была. Всё это — воздух. Пузыри.

Ты всё реже спишь. Всё чаще смотришь в одну точку. Можешь полчаса разглядывать её расчёску. Или тот глупый календарик, который она приклеила на стену над кроватью. Всё — как было. Только её — нет.

И вот в самую чёрную ночь, когда даже улица молчит, когда даже снег перестал падать, и будто всё замирает, приходит самая страшная мысль. Та, о которой ты не хочешь говорить. Не хочешь думать. Не хочешь даже шептать в подушку.

А что если… Её больше нет?

И неважно уже — почему. Просто факт.

Она исчезла.

* * *

Такая история произошла в «Хиллкресте».

Нет, не в каком-нибудь заштатном колледже с облезлой вывеской и автоматом с протухшим «Пепси», а в самом настоящем элитном университете — жемчужине Северной Америки. Спрятанный в чаще соснового леса, засыпанный снегом под самую черепицу, «Хиллкрест» раскинулся вблизи горы Уайтфейс, где-то между богатством старого Нью-Йорка и ледяной красотой Лейк-Пласида. Зимой туда можно было попасть по заснеженной дороге, по которой разъезжали блестящие «Cadillac Eldorado», а летом — по частному шоссе, где даже указатели выглядели так, будто их вырезал кто-то из потомков Вандербильтов.

Здесь не было случайных.

Чтобы стать частью «Хиллкреста», нужно было или родиться в нужной семье, или быть настолько блистательным, чтобы тебя заметили с небес. И даже тогда — шансов было не так много. Да и попасть внутрь — это было только начало. Настоящее испытание начиналось после.

Рядом с кампусом — Whiteface Mountain Retreat. Курорт для тех, кто уже привык к персональному обслуживанию, игристому в бокале и камину, горящему дровами из дерева редких пород. На его фоне даже лучшие горнолыжные базы Вермонта выглядели как деревенский праздник. Здесь можно было встретить папу кого-нибудь из девочек в лобби, одетого в костюм от Armani и шутящего с портье по-французски.

Но давай ка вернёмся в кампус.

Зима, 1983 год.

Предрождественское утро, когда коридоры «Брайер-Холла» пахнут хвойными гирляндами, апельсиновыми саше и чем-то сладким, тем, что студенты разливают в кружки из автоматов, называя это «какао». В это самое утро, когда везде царит предвкушение каникул, случилось нечто, что навсегда изменило «Хиллкрест».

Исчезла Клэр Ланкастер.

Да-да, та самая. Та, о которой говорили все — от библиотекаря миссис Рэдвелл до студенческого совета. Она была… ну, ты знаешь, как это бывает. Светлая, идеальная, немного неприступная, но до странного добрая. Девочка,