Кража Казанской - Евгений Евгеньевич Сухов Страница 4

Прислонясь к собору и протыкая черноту неба заостренным куполом, стояла белокаменная колокольня. Уже подходя к западному притвору храма, послушница услышала приглушенный крик:

– Караул!

Остановившись, Татьяна попыталась распознать, откуда именно прозвучала мольба. Тишина. Неужели померещилось? Бывает же такое… Послушница последовало дальше, как вдруг вновь прозвучал голос, куда громче прежнего:

– Караул!!!

Может, из колокольни кто зовет? Подбежав к ней, послушница дернула за ручку двери. Заперто!

– Кто здесь? – выкрикнула Татьяна в дверь.

– Это я, дед Федор, – прозвучало глухо из подвала притвора.

– Кто же вас в подвале-то запер, дедушка? – взволнованно произнесла девушка, признав монастырского караульщика Федора Захарова.

– Разбойники, доченька! Кому же еще? – отвечал караульщик. – Грабители! Буди мужиков, пусть сюда идут. Может, они еще и не ушли, святотатцы[5] проклятые! Беги быстрее! Мужики на сеновале спят!

– Я сейчас, дедушка! – выкрикнула послушница и побежала в сторону конюшенного двора.

Не добежав до сеновала, Татьяна повстречала звонаря Никифора, оставшегося при монастыре насельником[6].

– Ты куда бежишь, бедовая! – изумился Никифор.

– Дядя Никифор, сторожа в подвале заперли. Помощи просит! Грабители в монастыре, говорит, беги к мужикам, пусть помогут!

Звонарь переменился в лице:

– Пойдем. На сеновале они. Господи, что же будешь делать-то? Все не так!

Подошли к сеновалу, двухэтажному деревянному строению с высокой островерхой крышей.

– Мужики, поднимайтесь, дед Федор в подвале заперт! На помощь зовет! Чужие в монастыре! – прокричала послушница.

Семь мужиков, ночевавших на сеновале, выскочили оттуда дружной крикливой гурьбой, кто с чем: с лопатой, граблями, дворник вооружился топором.

– Мы им покажем, христопродавцам! – кричал старший конюх, сотрясая ломом.

– Всех порешим! – вторил ему звонарь.

Монастырь переполошился. Из своих келий повыскакивали монахини, робко, опасаясь худшего, выглянули послушницы.

– Показывай давай, откуда он кричал?

– Он у притвора, – подсказала Татьяна, – пойдемте скорее!

Пробежав двор, поднялись на высокое крыльцо паперти. И тут отчетливо из подвала прозвучал надломленный, но все еще крепкий старческий голос:

– Помогите!

– Это ты, Федор? – переспросил Никифор, узнавая голос монастырского караульщика.

– Я. А кто это с тобой? Свои?

– Не дрейфь, старик, свои. Кто тебя запер-то?

– Выпустите меня отсюда!

– Кто же тебя там запер? Рассказывай!

– Сейчас все расскажу.

Дверца подвала была закрыта на задвижку. В глубине помещения горела лучина, обернутая клочком белой тряпки. Через щель в двери просматривалось длинноволосое и бородатое лицо сторожа.

Отодвинули задвижку, тяжело шаркнувшую по сухому твердому дереву, настежь распахнули дверь. Из глубины подвала, подсвеченного коптящей лучиной, выбрался семидесятилетний сторож. На морщинистом унылом лице старика запечатлелось большое горе. Глаза безумные, вытаращенные. Время, проведенное взаперти, показалось ему вечностью.

– Так, что произошло, дед? Рассказывай!

– Меня сюда воры засадили. Четверо их было, – едва ли не всхлипывая, заговорил старик. – Ограбили нас нынче. Надо бы осмотреть церковь как следует. Сосуды священные, иконы чудотворные…

– А сам ты что делал, старик? – в сердцах молвил Никифор.

– А чего с ними сделаешь-то? – плаксиво ответил караульщик Федор. – Как дали мне старому по мордасам, так у меня в голове все помутнело, а после в подвал заперли. До сих пор в глазах одна темень.

Мужики гурьбой подошли к центральному входу храма. Дверь цела, замок в неприкосновенности висел на своем месте. Осмотрели западные двери собора. Тоже заперто.

– Может, ты попутал чего, старый, может, и не грабили храм, – в сомнении произнес старший кучер, и тотчас его взор натолкнулся на замок с вытянутой дужкой, лежавший на крыльце.

– Ограбили, христопродавцы!

Не иначе воры орудовали ломом, в полной уверенности, что их никто не поймает: жилые помещения монастыря располагались в другом здании. Если кто и мог им помешать, так только старый сторож. Убивать караульщика не стали, надавали тумаков, да и заперли в подвале.

Нижний замок на двери оказался целым, срывать его не стали. Между косяком и дверью воткнули широкую доску, сделав большой зазор, что позволяло протиснуться взрослому человеку. Внутренняя дверь храма, закрываемая на чугунную задвижку (замок с нее был сорван и валялся на пороге) после завершения церковной службы, оставалась приоткрытой.

– Что же будет теперь? Что же будет? – причитал старик, покачивая головой. – Как же я матушке игуменье в глаза посмотрю? Какой позор моим сединам, после стольких лет верной службы…

Мужики следом за Никифором протиснулись в храм. За ними несмело вошли монахини с послушницами. Какое-то время никто не решался проходить в глубину помещения, опасаясь горшего, а потом направились к месту, где размещались чудотворные иконы.

Худшие страхи оправдались сполна. Осмотревшись, они обнаружили, что исчезло два чудотворных образа: Казанская икона Божией Матери и икона Спасителя с ризами. Остались лишь осиротевшие ковчеги[7], один из которых, – из-под иконы Спасителя, – был изрядно погнут.

Красноватый свет от лампадок, что держали послушницы, вошедшие в храм следом за мужиками, красными зайчиками падал на близстоящие иконы, боязливо перебегал с одного места на другое. Пугаясь поруганных ковчегов, он лишь слегка скользил по ним и забивался ярким багрянцем в дальние углы храма, после чего вновь суетливо ложился на стены, заставленные многими образами.

Монахини, остерегаясь глянуть на пустые ковчеги и не находя себе места, кружили по храму с охающим и стонущим людом.

– Не уберегли! Как же так можно?! – вопрошал караульщик Федор Захаров, посматривая на вошедших, как если бы рассчитывал отыскать в их лицах поддержку. Не находил. Угрюмые взгляды присутствующих бесчувственно скользили по его тощей скорбящей фигуре. – И ризы, и короны царские на ней. Все пропало!

– Да что там короны! Заступница пропала! Матушку нужно разбудить, – произнес молчавший до того Никифор. – Вот горе-то какое на нас свалилось!

– Не нужно меня будить, – прозвучал за спиной властный голос настоятельницы, заставивший обратить на себя внимание всех присутствующих. – Проворонили? – хмуро оглядела она присутствующих.

Взор игуменьи остановился на стороже Федоре Захарове. Дряхлый старик с осунувшимся морщинистым лицом и сутулой спиной, встретившись глазами с игуменьей, совсем поник. И прежде не отличавшийся прытью, сейчас он едва мог пошевелиться, как если бы взвалил на свои сгорбленные плечи всю тяжесть произошедшего.

Высокая, дородная, начальственная, знающая себе цену настоятельница Маргарита, задрав острый подбородок и разгоняя одним своим взглядом работников и монахинь, которые успели немалым числом набиться в храм, подошла к пустому ковчегу, где прежде находилась Чудотворная Казанская икона Божией Матери, и долго смотрела на него. Послушницы, окружив игуменью, подсвечивали ей светильником поруганное место.

– На этом самом месте когда-то было Явление Чудотворной Казанской иконы. Это дом ее! Здесь она более трехсот лет пребывала. Стыд-то какой на наши головы обрушился! Кто бы мог подумать… Что же мы архиерею скажем? Перед всем православным миром отвечать придется! – Заметив в