Цветок мертвецов - Ольга Михайлова Страница 20

— Прошлое за тобой.

Сегодня одна Пустота.

Слёзы ушли в песок.

Памяти горькая соль.

Путь мести и тьмы.

Я сразу понял, что адресовано это мне, причём явно заготовлено заранее. Говорю же, импровизировать он не умеет. Переделать на ходу — это тоже не для него. Ответить микадо «за тобой?» в здравом уме Инаба не мог, видимо, думал, что представится возможность сказать это мне приватно.

Благодушно отвечаю безумцу:

— Через трупы врагов

Непросто прийти

К самому себе.

Опусти катану.

Послушай ночную цикаду.

Он отвечает:

— Все мы подобно

Листьям,

Упадём на землю.

Не нашёл смысл в жизни,

Ищи в смерти.

Ну не дурак ли? Говорю ему полушёпотом:

— Я искал смысл,

Разворачивал свитки мудрых.

Провёл черту на листе,

Она кончается.

Это ли смысл?

Инаба в бешенстве глядит на меня и талдычит свои заготовки:

— Я прорывался сквозь дни,

Но сломался в бою.

Слышишь дробь барабана?

Это музыка гибели.

Песня катаны.

Тут честно скажу — я просто ничего не понял. А тем временем в зале шум, микадо хмурится, придворные морщат носы, заданная тема импровизаций «Ожидание рассвета». Я и говорю Ацунари, напоминая о теме.

— Ходишь по краю пропасти

С завязанными глазами.

Плачь сейчас, чтоб не заплакать

Когда упадёшь.

Не упускай рассвет.

Император даёт новую тему: «Истинное безмолвие» Понятно, что это намёк Инабе: «Умолкни, мол, дурень». Ацунари, кажется, понял. Испросил разрешения удалиться и исчез. А вечером разразился скандал: глупец пытался удавиться, да балка не выдержала. Он с грохотом упал, по счастью, рядом через стенку были слуги и придворные. Его оттащили к лекарю, а на столе нашли свиток.

«Оцепенели реки.

Горы предали веру.

Разбилось небо.

Земля спит давно.

Не буди её. Усни сам…»

— М-да, — Тодо не знал, что сказать. Скорби придворных казались ему пустыми и мелкими, но глупо было говорить это человеку, который явно относился к ним также. — А его связь с Харуко? Эти стихи, по-вашему, незначимы?

Принц замялся и даже смутился. Он явно недоумевал и ничуть не верил в виновность Инабы, хоть и не любил его. Несколько минут Наримаро размышлял, потом медленно, думая над каждым словом, проговорил.

— Для убийства нужно, чтобы она смертельно оскорбила его. Тогда он мог бы попытаться пристрелить одной стрелой двух куропаток: свести счёты с ней и досадить мне, испортив дорогое мне камисимо. Но это на него не похоже. Он неповоротлив, но силен, и со мной свёл бы счеты по-мужски. Что до Харуко, думаю, решив убить фрейлину, Инаба прикончил бы её не здесь, а в своей спальне, причём, основательно подготовился бы и всё продумал, вплоть до того, куда после спрятать труп. Говорю же — он не способен на импровизации. А эти напыщенные фразы? Да он просто был пьян. По трезвому делу он никогда не назвал бы её «любимой»! В его устах это невозможные слова.

— Удивительно, что саму Харуко не обеспокоило это послание…

— Я не знаю, была ли Харуко совсем уж дурочкой или нет, — вяло отозвался принц, — но то, что я о ней знаю, не говорит об уме. Мне кажется, чем напыщенней было послание, тем больше бы оно ей понравилось.

— А что вы вообще о ней думаете?

— Боги! Ну что о ней можно было думать? — напрягся Наримаро. — Самодовольная глупышка, мнящая себя красавицей.

— А Инаба?

— Думаю, он просто находился в сумеречном состоянии духа, и это проступало во всем, что он писал. Может, я не прав, но от этих строк отдаёт какой-то неуместной драматичностью.

— А разве само это убийство не театрально?

— Да, но именно поэтому нельзя забывать о Абэ Кадзураги, которому тридцать с небольшим, и Юки Ацуёси, помешанном на театре. Грохнуть молодую девку скорее мог тридцатилетний крепыш, нежели сорокалетний астматик. Нельзя забывать и о Минамото Удзиёси. Один демон Эмма знает, на что он способен.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. БЛАГОДАРНАЯ НЕНАВИСТЬ

ЧАС КАБАНА. Время с девяти до одиннадцати вечера

— Минамото Удзиёси? — с готовностью подхватил Тодо. — Чем он занят? Вы почти ничего о нём не говорите.

Принц Наримаро, блеснув глазами, по-лисьи хихикнул.

— А о нём и сказать-то нечего. Сам он зовёт себя «Затворником из малого дворца Сэйрё». Если бы он там действительно затворился, многие бы порадовались. Но, увы… Чем он занимается? Интересный вопрос. Ничем. Это один из тех людей, кто мнит себя гением, но на деле не сведущ ни в чём. Рождение даёт ему право вращаться при дворе, и он вращается в самых разных кругах, составляя тот балласт, который обычно зовётся «поклонниками» и «ценителями». Но поклоняется Минамото Удзиёси только себе и ценит тоже только себя. Замечу, кстати, что серьёзность, с которой относятся к своей персоне подобные пустые люди, достойна глубокого и пристального изучения. Я бы об этом трактат мог написать, да жаль время терять.

— А как он выглядит?

Принц удивился.

— Как? Лицо круглое, нос приплюснутый, глаза косят, сам приземистый — никаких мужских достоинств за ним не числится. Только духом крепок, и то потому только, что туп, как дерево.

— И Минамото Удзиёси тоже ненавидит вас?

— Да.

— За что?

Наримаро снова затрясся в беззвучном хохоте.

— Я спас ему жизнь.

Тодо смерил принца долгим взглядом. В его понимании, подобная услуга заслуживала только благодарности. Если, конечно…

Тодо глубоко задумался. Он давно, ещё на рассказе об Абэ Кадзураги, понял, что принц Наримаро, человек, безусловно, одарённый и умный, далеко не так утончён и раним, как ему, Тодо, сперва показалось. Скорее, следовало признать, что у этого мужчины с лицом Святого Архата были лисьи зубы, волчьи когти и хватка барса, и он вполне способен был постоять за себя. Более того, чем дольше они беседовали о придворной жизни, тем явственнее становилось для Тодо, что на самом деле принц Наримаро — не просто сукин сын, как полушутя отрекомендовал его приятель Ока Тадэсукэ.

Нет, принц Наримаро был самой Амагицунэ, «божественной девятихвостой лисой» императорского дворца! Тодо подумал, что именно этот человек крутил ежедневную карусель придворной жизни, мороча и совращая, издеваясь и глумясь над сановниками. Лисы-оборотни считались злокозненными созданиями, но обычно не причиняли прямого вреда. В их силах было наложить проклятие, очаровать и обмануть, однако они не способны ранить человека собственными руками. Но эта лиса могла всё…

Или он не прав? Ведь ясно, что у каждого из нас — своя душа, через которую, как луч через зеркало, преломляется мир. Просто слишком уж по-лисьи —