Тайна старого саквояжа - Евгений Евгеньевич Сухов Страница 15

вашей товарке: ВЫ: «Он нашего постояльца порешил». ТОВАРКА: «Да ты чо?» ВЫ: «Точно! Помнишь этого, худого и длинного? Что в нумере с бархатными портьерами жил»? ТОВАРКА: «Попов?» ВЫ: «Да, Попов. Сказывают, он главноуправляющим имениями графа какого-то служил. Деньги ему с имениев возил. Завсегда в месяце мая в наши меблирашки возвращался. Вот он ево и порешил. А деньги евоные, то есть графские, себе захапал и теперь ими пользуется…» Говорили вы такое? — поднял глаза от памятной книжицы Руднев. И остолбенел. Таких слез, какие катились сейчас из глаз кухарки, он не видел никогда. Они были крупные, размером с лесной орех, и падали на ее руки, лежащие на коленях, разбиваясь на тучки мелких брызг.

— Это она вам все выболтала? — еще более поникла головой кухарка.

Руднев на это промолчал.

— Вы сошлете меня в арестантские роты? — тихо спросила кухарка таким трагическим голосом, до глубины и насыщенной драматичности которого многим известным и даже заслуженным актрисам Императорских театров было еще расти и расти.

— Ссылает суд, — пояснил Руднев. — Мы только арестовываем преступников и проводим дознание…

— Значит, меня будут судить? — всхлипнула кухарка и булькнула горлом так, будто ее полоснули по нему ножиком.

— За что? — спросил полковник. — За неправду? Ведь все, что вы рассказали про убиение господина Попова, — неправда?

Кухарка кивнула и зарыдала в голос. Ее плечи вздрагивали, и она казалась такой беззащитной… Вот так же плакала Наталья, когда он, тогда еще капитан Руднев, уличил ее в неверности. А потом, через час, она уже как ни в чем не бывало кокетничала с этим пропащим корнетом Заславским. Слезы женщины всего-то крокодильи слезы, и веры им — никакой…

— Перестаньте плакать! — резко произнес Руднев, поднимаясь со стула. — Никакого суда над вами не будет. Зато вам будет хороший урок наперед, как болтать о том, чего не знаете и не видели…

Опрос второй кухарки и постояльцев меблирашек привел к однозначному выводу. Уехав ревизировать имения графа Виельгорского, главноуправляющий Попов более в меблированные комнаты Шибуньского уже не возвращался.

Последний вопрос, какой задал помощник обер-полицмейстера держателю меблирашек Якову Шмулевичу, был таков:

— Будьте добры, разъясните: откуда у вас в последнее время появилось столько денег, чтобы содержать четыре любовницы и одаривать их подарками?

На что Шибуньский, по обыкновению негодуя, ответил:

— Я получил наследство. У меня умерла тетушка Сара в Бердичеве, а поскольку я оказался ближайшим родственником, то я получил в наследство недвижимость и деньги. Хорошие деньги, — добавил Яков Шмулевич с некоторым вызовом. — Все это вы можете без труда проверить…

— Непременно проверим, — ответил на это полковник Руднев. И поспешил с докладом к Власовскому…

* * *

Покудова Руднев проводил дознание с кухаркой, Александр Александрович с приставом арбатской части Шестопаловым и квартальным надзирателем Клямзиным решил обследовать подвал. Это было бы идеальным местом, где можно спрятать труп Попова. Ведь полицианты не знали еще, что убиение майской ночью главноуправляющего имениями графа Попова дубовой ножкой от стула является чистой воды сочинением болтливой и завистливой кухарки, не имеющим под собой абсолютно никакой почвы.

Сразу за дверью, открыть которую не представилось особого труда, начинались ступеньки и темнота. Послали за свечами Клямзина. Тот принес по свечке каждому. Зажгли, осмотрелись. Оказалось, ступеньки подвала круто уводят вниз. Стали спускаться. Первым шел Шестопалов. За ним — Власовский. Замыкал маленькую колонну подвальных исследователей квартальный Клямзин.

Снизу тянуло колодезным холодом. Следовательно, подвал глубокий и не маленький. И весьма похоже, что здесь давно никто не был.

Ниже, еще ниже… Стены подвала, вначале выложенные кирпичом, теперь стали из камня-известняка. На подвал это походило мало. Скорее, на какой-то подземный ход. От центрального хода направо и налево уходили несколько рукавов-ходов, которые оканчивались тупиками. То есть дальнейший проход был просто заложен, чтобы проникнуть в него никто не смог. Кладка была старинной, так что, к примеру, Шибуньский или некто иной, причастный к исчезновению Попова, тело спрятать за такой кладкой никак не мог. А почему заложены были эти проходы — кто ж ведает?

Пошли дальше по центральному ходу. Долгонько шли. Настороженно. Потом подъем начался, ступени. Стали подниматься по ступеням. Уперлись в камень.

— Ну-ка, посвети, — приказал Власовский приставу Шестопалову.

Тот поднес свечку к камню. Впереди ясно обозначилась щель. Она замыкалась в круг, что значило: уперлись в крышку люка. Куда он вел — было весьма занятно и надлежало непременно выяснить. Хотя бы из чистого любопытства…

Александр Александрович уперся ладонями в люк и попытался приподнять его. Чугунная крышка не сдвинулся даже с места.

— Позвольте, я попробую, господин обер-полицмейстер, — продвинулся вперед квартальный надзиратель Клямзин. Это был здоровенный парень, позитурой похожий на циркового атлета Георга Гаккеншмидта. Он передал свою свечку Шестопалову и тоже уперся в люк руками. Но крышка не поднялась ни на дюйм. Тогда Клямзин подлез под нее, уперся спиной и стал выпрямляться. Люк приподнялся, потом щель стала расти, и наконец в нее можно было просунуть руку. Общими усилиями, покуда Клямзин держал у себя на горбу металлический кругляк, Власовскому и Шестопалову удалось отодвинуть люк в сторону. Образовалось отверстие, в которое можно было уже просунуть голову. Что и сделал первым Шестопалов. Когда голова его вернулась обратно в лаз, он сказал:

— Там комната какая-то.

Отодвинули люк еще более в сторону, чтобы можно было пролезть. Первым проник в комнату Шестопалов. За ним — обер-полицмейстер Власовский. Давненько ему не приходилось вот так лазать по подвалам, а тем более по подземным ходам. Что ж, может, «дело о пропаже главноуправляющего Попова» — его последнее дело? Почему же не провести его лично, участвуя во всех розыскных мероприятиях? Ведь более такой возможности может не представиться.

Последним в комнату пробрался здоровяк Клямзин. Он едва протиснулся в лаз, и ему пришлось в этом помогать. Взяв его за руки, Шестопалов и Власовский втащили его таки в комнату.

Собственно, это была и не комната. Помещение, скорее, походило на келейку какого-нибудь закоренелого в монашестве брата во Христе. Простой топчан, прикрытый тоненьким одеялом, столик с керосиновой лампой, раскрытое посередине Евангелие на нем и иконостас в красном углу говорили именно об этом.

— Это куда ж мы попали? — спросил Клямзин и вопросительно посмотрел на Власовского. — Монастырь, что ли, какой?

— Церковь, — догадался Шестопалов. — Власьевская церковь, что в Гагаринском переулке, надо полагать.

— Верно, — согласился с приставом Александр Александрович. — Не иначе как это камора церковного настоятеля или дьякона.

Словно в подтверждение этих слов открылась входная дверца, и вошел церковный настоятель в сане протоиерея, о чем говорила епитрахиль, висевшая на шее поверх подризника и концами