Личное дело господина Мурао - Даша Завьялова Страница 8

Я же не разделяла этого отношения. И есть причина, которая сформировала мою точку зрения.

Летом двадцатого года[20], когда нам с Кадзуро было по пятнадцать, мы взяли велосипеды и поехали купаться на озеро Бива. До бомбардировок Хиросимы и Нагасаки оставались считаные дни или недели, поэтому мы ничего не боялись. Иногда слышали авиаудары, но никогда не видели их своими глазами. Нас почти без опаски отпускали купаться: рядом с Бива не было военных объектов, и никто не стал бы просто так бомбить озеро.

В тот день, как мы потом узнали, был авианалет на Осаку. От нашего пляжа до нее было рукой подать – двенадцать или тринадцать ри, примерно три часа на велосипеде. Мы поплавали вместе, а потом Кадзуро нашел раковины на мелководье и сел на берегу, чтобы попробовать выковырять перочинным ножом несколько жемчужин. Мне стало противно, и я пошла нырять одна. В тот момент, когда я в очередной раз вынырнула, где-то неподалеку – может, даже ближе, чем Осака, – разорвалась бомба. Если бы это не совпало с моментом, когда я вынырнула, возможно, меня бы это так не испугало. Но память об этой секунде осталась на всю жизнь. Мне часто снится, что я поднимаюсь на поверхность, к свету, страшному свисту и звуку разрывающейся бомбы. И каждый раз во сне мне так же страшно, как тогда.

Разве можно простить тех, из-за кого теперь будешь бояться всю жизнь?

Однако же я постаралась унять неприязнь. Вечером мне предстояло найти американца, который принес рукопись, и выяснить, как она у него оказалась.

Глава третья

Я отложила папку и попыталась сосредоточиться на работе. Вот местный энтузиаст прислал эссе, где доказывал, что юго-восточная часть Китая должна принадлежать Японии. Вот студенты, выпускники Киотского университета, отправили целую стопку работ, надеясь, что публикация поможет им получить зачет. Была, наконец, и новая часть мемуаров старенькой госпожи Имаи, которая в юности застала времена сегуната. В прошлом году я сама нашла эту женщину и уговорила ее иногда делиться ценными воспоминаниями с нашим журналом. Я очень гордилась этим, и поэтому решила начать с этой задачи, самой приятной из всех.

Я вынула из пишущей машинки помятый лист, заправила новый и начала перепечатывать текст госпожи Имаи.

…Конечно, американец, который принес рукопись, – это просто курьер, думала я, стуча по клавишам. Но насколько высоким должен быть статус того, кто отправил офицера оккупационной армии в качестве посыльного? Кто мог быть этим человеком?

Из всех знакомых с высоким положением я вспомнила только господина Иноуэ, господина Мурао и Сэйдзи, журналиста из «Киото Симбун»[21]. Но последнего, как и начальника, можно исключить: они ничего не знают о расследовании и не имеют причин меня пугать… как, впрочем, и господин Мурао. К тому же он пишет совершенно иначе: ему бы просто не удалось создать нечто столь неуклюжее. Хорошие писатели, как он, умеют менять стиль повествования и голоса персонажей, но их собственный стиль всегда прослеживается. Это похоже на попытку изменить почерк. Даже если вы обычно пишете аккуратно и стараетесь запутать кого-то небрежными иероглифами, опытный человек все равно распознает руку профессионала. Нет, это точно не Мурао.

Размышляя о том, как смена стиля письма похожа на изменение почерка, я смотрела на аккуратные иероглифы госпожи Имаи – той самой, которая присылала мемуары. Ведь ей уже за девяносто, а для такой каллиграфии нужны острое зрение и уверенная рука!

В то время, – писала госпожа Имаи, – мы жили у границы, той самой, около которой распяли христианских мучеников.

Я печатала и размышляла, кто еще может знать о расследовании. Хидэо. Да, Хидэо. При нашей единственной короткой встрече он показался мне порядочным человеком, но полагаться на первое впечатление было рискованно. Мог ли он сделать это? Технически, конечно, мог, но зачем ему это?

В этот момент я отвлеклась и вернулась к тексту. «Мы жили у границы…» – что-то в этой фразе показалось мне странным. Господин Иноуэ услышал, что я перестала печатать, и поинтересовался, в чем дело.

– Я не совсем понимаю, – призналась я. – Госпожа Имаи пишет, что они жили у границы, но у какой? Я точно знаю, что до войны она никогда не покидала Японию и даже не выезжала из Нагасаки. Может, она имела в виду, не знаю, береговую линию?

Господин Иноуэ задумался, подошел к моему столу и взглянул на рукопись.

– А! – наконец сказал он. – Здесь не про границу, а про церковь.

Я снова посмотрела на иероглифы.

– Но ведь написано именно «граница», – удивилась я.

– Конечно, – подтвердил он, – но пишет это не сама госпожа Имаи, а ее внучка, записывающая под диктовку. Видимо, она неправильно поняла[22]. Если бы она хоть немного знала историю или географию, то так не написала бы. Ты правильно сделала, что спросила.

– Спасибо, господин Иноуэ.

Теперь стало понятно, почему у пожилой госпожи Имаи такой аккуратный почерк, хотя она уже утратила силы и зрение! Оказывается, это иероглифы ее внучки. Одна загадка разрешилась.

Но едва я снова погрузилась в перепечатку, как мысли вернулись к рукописи. Если за госпожу Имаи писала внучка и я заметила ошибку, то почему кто-то другой не мог написать текст за настоящего автора? Может, не под диктовку, но по указанию? В таком случае вычислить настоящего автора становилось почти невозможно.

А могла ли это быть Наоко? Логично сначала заподозрить преступника. Однако, обдумав эту версию, я решительно отбросила ее. Хотя я и не знала, как выглядит Наоко, господин Мурао должен был помнить. Если бы Наоко подслушивала разговор в рекане, он бы ее узнал.

Тем не менее, кто бы ни был автором, ему понадобилось меньше суток, чтобы написать этот текст. Может, рукопись вовсе не связана с расследованием и все это просто совпадение?

Хотя я очень люблю свою работу, в тот день мне было трудно дождаться окончания дня. Все мысли были заняты тем, как скорее найти офицера, который принес рукопись. Я не ожидала, что он сразу расскажет, кто попросил его выполнить роль посыльного, но надеялась получить хоть какую-то зацепку.

Однако была одна проблема: я почти не знала английского языка. В детстве я говорила на немецком, а благодаря еврейской гувернантке еще немного на идише. Гости общались тоже в основном на немецком, но еще немного на русском и