Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн Страница 53

– НИКАКОГО ПОЖАРА НЕ БУДЕТ, – прорычала смотрительница. Судя по звукам, они были прямо у нашей двери. Оттолкнув Ли-Энн, я прижалась к замочной скважине и как раз успела увидеть, как Джен, повернувшись, тоже присела у замочной скважины. Появился ее глаз, огромный, очерченный черным и фиолетовым.

– Вайолет, это ты?

– С другими пациентками запрещено говорить, пока…

– Меня не осмотрит доктор, – передразнила Джен, а потом подмигнула.

Это у нее макияж такой или синяк?

– Не могу дождаться, – добавила Джен, следуя за смотрительницей в соседнюю с нашей комнату. Ли-Энн уже уселась на пол у решетки отопительной вентиляции – широкого прямоугольника размером с хлебницу, с латунной решеткой. Я села напротив, слушая, как смотрительница говорит Джен то же самое, что и мне. Как только женщина ушла, мы услышали, как Джен преувеличенно громко вздохнула, а затем воскликнула:

– В этом гардеробе нет ничего подходящего на мою фигуру!

Угрюмая Ли-Энн хихикнула.

– Здесь мыши в стенах? – крикнула Джен, и ее голос звучал в решетке так громко, будто она забралась туда. Я прижалась лицом к полу и увидела, что вентиляционная труба ведет прямо в соседнюю комнату. Мне был виден глаз Джен с синяком, как она прижалась к решетке со своей стороны.

– Что с твоим глазом? – спросила я.

– Прощальный подарок от лучших полицейских Нью-Йорка, – ответила она. – За то, что я скинула его руку со своего бедра. А я что, в одиночном заключении? Почему нас не поселили вместе?

– Твоя соседка по комнате – Дороти, – сообщила Ли-Энн. Видимо, Джен такого презрения, как я, не заслужила. – Она в лазарете, на принудительном кормлении.

– Мило, – заметила Джен. – Как тебя зовут?

– Ли-Энн.

– Приятно познакомиться, Ли-Энн. Надеюсь, ты хорошо приняла мою подругу Вайолет.

Ли-Энн нервно взглянула на меня, боясь, что я расскажу про ее не слишком любезный прием, но даже просто голос Джен дал мне достаточно сил, и я могла проявить великодушие.

– Она просто прелесть, – с восторгом ответила я. – Мы с Ли-Энн делились общими воспоминаниями о Ненастном Перевале.

– Ну и местечко! – ликующе воскликнула Джен, будто мы оказались в замке Золушки в мире Диснея, а не в психиатрической больнице.

– Как Торнфилд в „Джейн Эйр“. Нам будет так весело! Погоди, дай мне секунду…

Ее голос затих, а я гадала, что она может делать там, в крошечной комнате. Мы с Ли-Энн сидели, примолкнув, как дети у камина, ждущие Санта-Клауса.

Тусклая комната, казалось, засияла новым светом, будто Джен уже наложила на нее свое заклятие. Внезапно дверь с грохотом распахнулась.

– РАЗВЕ Я НЕ ГОВОРИЛА, ЧТО СИДЕТЬ НА ПОЛУ ЗАПРЕЩЕНО? – раздался громогласный рев из дверного проема.

Мы с Ли-Энн обернулись и увидели на пороге Джен с поднятыми руками: концы расстегнутой серой рубашки, под которой виднелся черный бюстгальтер, были завязаны под грудью, открывая голый живот в татуировках. В одной руке она держала фляжку с алкоголем, в другой – незажженную сигарету. И как она ухитрилась протащить их сюда? Как прошла через две запертые двери?

Лицо Ли-Энн засияло, и я поняла, что у меня никогда не будет проблем ни с ней, ни с кем-либо еще, пока Джен здесь. Она доставит им достаточно неприятностей за нас всех.»

Глава двадцать первая

Летиция появляется на пороге, как только Вероника перестает говорить, как будто стояла под дверью и ждала паузы в речи. Глядя, как она помогает Веронике сесть в инвалидное кресло и вывозит ее из комнаты, я думаю о том, как легко она могла бы помешать хозяйке рассказать что-либо еще. Ошибка в лекарствах. Подушка на лицо. Мокрая плитка в ванной. Зажженная спичка у баллонов с кислородом.

Выбрасываю мысли из головы и сажусь перепечатывать текст. Марта сказала, Летиция предана Веронике – она не станет ее убивать. А вот в случае моей кончины Летти едва ли хоть слезинку проронит. Печатая новые страницы, я обращаю внимание на то, насколько враждебно Ли-Энн отнеслась к Веронике и как быстро потом поддалась чарам Джен. Если Ли-Энн – Летиция, она, должно быть, в какой-то момент перешла на сторону Вероники. Могу представить, как это могло произойти. С такими девушками, как Джен, поначалу интересно и весело; они освещают комнату свои присутствием, за ними хочется следовать в любую безумную авантюру, к чему бы она ни привела. Обычно ни к чему хорошему. Но и в пропасть за собой они увлекают всех, кто был рядом.

Уж мне ли не знать. Я пережила весь цикл с мамой десятки раз. В своем маниакальном состоянии она присылала мне открытки, убеждая сбежать с ней. У нее всегда был план: собирать яблоки на ферме и жить, питаясь сидром и пончиками, присматривать за домом друга и продавать мед в придорожной лавке, а она – всегда – собиралась написать книгу, которая принесла бы ей состояние. Каждый раз у нее была идея беспроигрышного бестселлера. Все, чего ей не хватало, – это тихого местечка, чтобы сосредоточиться. И какое-то время она действительно усердно работала. Стопка страниц росла рядом с ее пишущей машинкой – к компьютеру она не прикасалась, боялась, что интернет украдет ее идеи.

Первым признаком, когда что-то шло не так, становились разговоры с собой, когда она печатала. Я говорила себе, что она вслух перечитывает напечатанные страницы, но потом слышала, как она спорит сама с собой – или, скорее, разные голоса в ее голове начинали спорить друг с другом. И тогда я находила ее в темноте, ночью, скорчившейся под столом. «Смотри, – говорила она, указывая на россыпь камешков поверх напечатанных страниц, – узор изменился. Кто-то приходит по ночам и крадет мою книгу». В конце концов она сжигала то, что написала. «Все без толку, – говорила она. – Они украли у меня мою историю, я никогда ее не верну».

Могла ли Джен быть моей матерью? Но если так, что случилось с ней, что она превратилась из яркой девушки из истории Вероники в хрупкую оболочку той, которой была прежде? Что с ней здесь сделали?

Закончив печатать, я складываю новые страницы в стопку рядом с пишущей машинкой и добавляю еще один камень в узор, который запоминаю, чтобы точно знать завтра, трогал ли их кто-нибудь.

Когда я поднимаю голову, за окном темно, и мое собственное отражение смотрит на меня. Мое лицо, а не моей матери. «Я не она», – напоминаю