Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн Страница 33

– Я знал, что твое имя звучит знакомо, – произносит Питер. – Но, как и говорил, это просто совпадение.

Смотрю на камень, на едва различимую строчку над землей, где вырезано имя – чтобы разглядеть стершуюся надпись, приходится опуститься на колени и чуть ли не уткнуться в камень, и все равно не могу поверить своим глазам. «Агнес Кори», – написано на надгробии.

Глава тринадцатая

– Это какая-то шутка? – требовательно спрашиваю я.

Питер, прищурившись, смотрит на меня.

– Конечно, я специально заморочился, вырезал на могильном камне твое имя, а потом затер и обработал так, чтобы казалось, что ему сто лет.

Касаюсь старого надгробия, провожу пальцами по буквам имени – моего имени. Камень не гладкий, местами уже покрылся мхом. Когда хватаюсь за края и дергаю, он даже не шевелится.

– Может, вы родственники, – предполагает Питер. – А Агнес – старинное фамильное имя. В моем семейном древе десятки Питеров. Твои родители никогда не рассказывали, что тебя назвали в честь предка?

– Нет. Моя мать говорила, что увидела имя Агнес в книге и ей понравилось, потому что оно звучит старомодно, и, в отличие от Джейн, едва ли встретишь много девочек с таким именем.

– Твою маму звали Джейн? А вот это уже странно.

Я жду, что он скажет что-то про то, что мою мать зовут как героиню «Секрета Ненастного Перевала», но потом замечаю, что он указывает на камень за надгробием малышки Агнес. Опускаю взгляд так быстро, что все перед глазами расплывается, а мягкая почва под коленями как будто уплывает. На надгробии написано: «Джейн Кори».

– Наверное, это были мать и дочь, – произносит Питер. – Многие девушки попадали в «Приют Магдалины» беременными и часто умирали при родах. Немного странно, что у тебя и твоей матери такие же имена.

– Просто умереть со смеху, – замечаю я, поднимаясь на ноги. Отвожу взгляд от надгробий и смотрю на реку. Сюда мать Вайолет пришла, собираясь сбежать от деспотичного мужа.

– А спуститься здесь можно? – спрашиваю я, подходя ближе к краю.

– В смысле если не прыгать сразу вниз? – уточняет он, подходя и становясь рядом. – Путь есть, – он указывает на узкую тропинку по самому краю утеса. – Но за годы она уже осыпалась, я бы не рисковал.

– Я и не буду, – отвечаю я. Потому что я не заключенная, добавляю про себя. И могу выйти из главных ворот, когда захочу. Но оглянувшись снова на надгробие с моим именем, я чувствую себя так же, как когда меня ловили и привозили обратно в Вудбридж: неважно, сколько раз я сбегу, все равно снова окажусь в том же месте.

Летиции достаточно одного взгляда на мою обувь, чтобы объявить, что она безнадежна, и у меня появляется ощущение, что это сразу оценка и меня самой. Она передает мне пару мягких мокасин вместе со стопкой аккуратно сложенной одежды, «старых вещей мисс Сент-Клэр», и отправляет наверх переодеваться, пока я не заляпала грязью весь дом.

Мне не очень нравится нести одежду с собой. Когда я возвращалась в Вудбридж после одного из своих «путешествий», как называла их сестра Бернадетт, меня заставляли раздеться и выдавали казенную жесткую одежду, пока мои вещи обеззараживали и обыскивали на предмет контрабанды. Подозреваю, что необходимость носить мешковатую грубую робу, которая царапала кожу и в которой все выглядели на шестом месяце беременности, тоже была частью наказания.

И то, что ты шел в свою комнату со стопкой казенной одежды, а штаны издавали этот свистящий шелест при каждом движении, было вудбриджской вариацией позорного шествия. Тот же стыд я чувствую и теперь, когда роняю стопку одежды на кровать. Мне очень хочется забыть об этих вещах, но Летиция велела оставить грязную одежду в холле, чтобы она потом забрала. Если я этого не сделаю, она постучится в дверь, а я не хочу с ней разговаривать. Хочу подняться на чердак и поискать среди документов приюта информацию о настоящей Агнес Кори и выяснить, почему у меня ее имя.

Стаскиваю с себя мокрую одежду и нехотя примеряю плиссированную клетчатую юбку, блузку с пуговицами и кардиган. На юбке есть этикетка B. Altman's, где указано, что она сделана в Шотландии. Также есть и кожаная застежка на талии, чтобы регулировать размер, и серебряная булавка для килта.

Блузка хлопковая, но на ощупь похожа на шелк, а кардиган цвета лесной зелени из кашемира.

Все подходит идеально. А когда я смотрю на себя в зеркале в ванной, вижу, что наконец достигла образа «старомодной библиотекарши» Хэдли. Все, что мне нужно, – это очки в роговой оправе. Идеальный наряд для небольшого исследования.

На чердаке подтаскиваю коробку с документами ранних лет «Приюта Магдалины» к бюро, крышка которого, когда ее поднимаешь, стучит, как кастаньеты. Внутри стола – ящички и отделения, которые мне не терпится изучить. Открываю один ящичек и вижу коллекцию стеклянных шариков, в другом лежит букетик засушенных фиалок, а в последнем – свернутый кусочек ленты с растрепанными краями. Как здорово, наверное, что можно было прятать в таких потайных местах свои сокровища. Держу пари, самим девушкам в приюте спрятаться было негде. Открываю большую пыльную книгу учета. В каждой строке указан номер, имя, место рождения, причина заключения в приюте и заметки о судьбе девушек после освобождения.

Не очень весело звучит.

«Лиззи Джонс, Утика, вернулась к порочному образу жизни через несколько месяцев.

Анна Хэмм, нашла работу в магазине воротничков, но была замечена за развлечениями с подозрительными личностями в Тройе».

То, что я ищу, оказывается в третьем томе.

«Джейн Кори помещена в приют за нарушение общественного порядка на улицах Скенектади, умерла в 1893 году от послеродовой горячки. Дочь Агнес последовала за ней вскоре после этого».

Я так долго смотрю на короткую запись, что свет, проникающий сквозь выходящие на запад окна, начинает краснеть. Какая связь могла быть между этими несчастными и моей матерью и мной? Затем, когда последние малиновые лучи тускнеют и темнеют на обложке учетной книги, точно засохшая кровь, я вдруг вижу свою мать, как она идет впереди меня по улочке одного из тех маленьких городков, где всегда слишком тихо и поэтому ее голос раздается слишком громко. Она оглядывается на меня, темные кудри разлетаются на ветру, полускрывая лицо, и смеется, когда я прошу, чтобы она вела себя потише.

«Я