Умница - Хелена Эклин Страница 31

– Солнышко, зачем зрение портить? – спросила я. – Давай включим ночник. – Стелла всегда боялась полной темноты, но сейчас покачала головой. – Но без света же темно-темно.

– А мне нравится, когда темно-темно, – ответила она.

Очередная перемена, подумала я.

– Тогда сладких снов, моя радость, – сказала я, наклонившись, чтобы поцеловать ее, и невольно отшатнулась. Хотя Стелла не плавала в бассейне уже несколько дней и регулярно принимала ванну, от нее исходил слабый запах хлорки.

Пит настоял на том, что всю уборку возьмет на себя, а я устроилась на диване с телефоном и загуглила: «Азербайджанские печи для хлеба». Оказалось, они представляют собой огромные глиняные горшки, на дне которых разводится огонь. А пекари, наклоняясь, лепят тесто на внутренние стенки. Судя по фото, взрослый человек в такую печь не поместился бы, но кто знает, может, отца Бланки сперва расчленили? Хотя нет, мы ведь не в сказке братьев Гримм. В реальной жизни так просто не бывает, подумала я. А потом немного почитала о погроме в Баку и от отвращения швырнула телефон. Меня замутило.

Чувствовалось, что Ирина и по сей день много думает о гибели мужа. Недавно ее настиг новый удар – смерть дочери, а она все равно держится. Какая же я слабая по сравнению с ней. Эдакий тепличный цветочек: то с постели встать не могу, то с ума схожу от тревоги, потому что моя дочь читает с той же скоростью, что и ровесники, то теряю самообладание при виде ее косичек. Как нелепо я, должно быть, выгляжу в глазах Ирины. Нужно быть благодарной судьбе за то, что у меня есть. За то, что мой ребенок жив. Я уснула с твердым намерением стать добрее к Ирине. Почему бы не впустить ее в семью, но на своих условиях? Даже с родными можно устанавливать границы.

Посреди ночи я снова услышала тот самый звук. Едва различимый, но настойчивый. Я подкралась к двери нашей спальни и прислушалась. Тишина. Вернулась в кровать и задремала. Но и во сне меня преследовало неуемное «царап-царап». Будто какое-то существо копошилось за соседней стенкой, обустраивая себе дом в нашем семейном гнездышке.

22

На следующее утро, после того как я отвезла Стеллу в школу (в Англии у детей, конечно же, не было выходного по случаю Дня благодарения), я заехала к Ирине, чтобы сказать, что мы все-таки решили принять ее свадебное платье. Она молча кивнула, как будто и не ожидала другого исхода.

– Ты оставаться на чай, – велела она и скрылась на кухне, не дожидаясь ответа. Я села за стол, вообще не представляя, о чем мы будем разговаривать. Кроме Стеллы, нас ничего не связывало. Мой взгляд упал на школьную фотографию Бланки, на которой она застыла с натянутой улыбкой.

Когда Ирина вернулась с подносом, она заметила, что я смотрю на снимок. Я почувствовала, что от меня ждут какого-то комментария.

– Дети так быстро растут, – заметила я.

– Не Бланка.

Я кивнула. Может, ей хочется поговорить о дочери? Раньше я не задумывалась об этом – настолько мне было плохо, до того сильно я нуждалась в ее помощи. А теперь пришло время узнать наверняка.

– Какой она была в детстве? – спросила я.

– Бланка долго взрослеть, – начала Ирина, наливая чай из чайника в виде уродливой обезьянки. Ее хвост служил ручкой, а голова – крышкой. – У нее нет кровь, вот.

– Как это? – растерянно переспросила я.

– Месячные, – пояснила Ирина.

– Понятно, – отозвалась я. Я ожидала услышать что-нибудь другое – истории о первом школьном дне Бланки, о ее любимом одноухом плюшевом медвежонке, которого она повсюду с собой таскала, или о том, как они с Ириной вдвоем вязали долгими вечерами. Но точно не это.

– Месячные нет всю жизнь, – продолжила Ирина. – Мы не знать почему. Много лет нет кровь.

Мне стало не по себе. Даже если бы Бланка была жива, я бы никогда не осмелилась говорить с ней о таком. А с покойниками, думалось мне, нужно быть еще бережнее.

– У нее не было месячных, – повторила я, вновь прибегая к технике отзеркаливания. Но Бланке ведь уже было за тридцать, она была взрослой женщиной. – Вы обращались к врачам?

Ирина покачала головой.

– Я просить, но она говорить: «Нет, нет, нет, все OK».

Мне это показалось странным, хотя на моей памяти Бланка всегда была тихой, застенчивой, незаметной. Она так и не заговорила по-английски свободно, хоть и прожила в этой стране двадцать лет. Она не осмеливалась даже налить себе стакан воды в нашем доме. Я ни разу не видела, чтобы она ходила в туалет. Такая скрытная, такая замкнутая. Неудивительно, что ей не хотелось говорить с врачом о столь интимных вещах или, не дай бог, снимать длинную юбку и безразмерную толстовку и проходить медосмотр.

– Но потом, – продолжила Ирина, взяв в руки чашку, – за четыре дня до смерть она – женщина.

– У нее пошла кровь? Ну то есть начались месячные?

Ирина кивнула. Варенье, которое она добавляла в чай, вдруг показалось мне пугающе красным. Я не знала, как реагировать. При Эдит я не смела даже упоминать про месячные. Мы никогда их не обсуждали. Мать просто молча восполняла запасы прокладок в шкафчике под раковиной. Так что Ирина даже немного пугала меня своей откровенностью.

Мне стало жаль Бланку. Она столько лет мучилась в неведении. Привилегированная богатая женщина немедля пошла бы к врачу и настояла на обследовании (что я и сделала, когда испугалась за Стеллу; правда, мой поход не принес результатов).

– Бланка сама вам об этом рассказала? – спросила я.

– Я находить кровь на ее нижний белье, когда стирать одежда.

Я поежилась. Разве это не странно? Почему Бланка не сказала матери, что у нее наконец-то начались месячные?

Ирина смотрела на меня с выражением, которое было сложно понять. Может, ей просто нужно было, чтобы кто-то выслушал эту историю. Трагическая ирония судьбы: Бланка повзрослела лишь перед самой смертью. Может, Ирине важно было просто поделиться болью. А может, она винила себя за невнимательность к дочери?

– А это могло быть связано с сердцем? – осторожно спросила я.

Ирина нахмурилась.

– Что?

– Ну, с заболеванием… – Я замялась, подбирая слова. – Которое… ее убило.

– Шарлотта, – перебила меня Ирина. – Она убивать себя.

В ушах у меня зашумело, как будто морские волны с грохотом обрушились на берег.

– Нет же, у нее случился сердечный приступ. В джакузи. Вы же сами так сказали.

Она покачала головой:

– У соседа болеть спина. Бланка присматривать за дом. Она съесть все его таблетки для спина, потом лечь в джакузи и выпить целый бутылка водки.

У обезьянки было такое же несчастное выражение лица, как и у настоящей в зоопарке. И зачем их делают такими?

– Но вы же сказали, что у нее больное сердце.

– У нее болеть вот тут, – Ирина приложила кулак к груди. – Я это тебе говорить. Она терять сознание, уходить под вода. Все это я тебе говорить, ты слышать другое.

– Боже, – прошептала я, думая о том, какой черствой, наверное, показалась со стороны, когда Ирина впервые рассказала мне эту историю. – Простите меня. В тот день, когда вы показали мне джакузи, я вас неправильно поняла. Я подумала, что это был несчастный случай. Даже вообразить не могла, что она покончила с собой. Простите, что не осознала… масштаба трагедии, если можно так выразиться.

Плотно сжав губы, Ирина склонилась над своим вязанием, сфокусировав все внимание на новой петле, а потом и на следующей. Вот что ее спасает, подумала я. Непременно нужно отвлекаться, иначе ни за что не хватит сил на то, чтобы рассказать вслух о самоубийстве дочери. Только и останется, что рухнуть на землю и вырвать себе сердце.

Я была слишком расстроена и не хотела идти домой – мне нужно было пройтись. Я отправилась в Александра-парк, туда, где раньше подолгу гуляли Бланка и Стелла. Я медленно бродила вокруг утиного пруда, покрытого бурыми водорослями и пленкой маслянистой грязи. Было холодно, над головой нависало низкое, свинцово-серое небо. Ноги сами привели меня к бетонным цилиндрам разной высоты, в которые легко