Слезы Вселенной - Островская Екатерина Страница 30

– Кому?! – в один голос вскричали Сорин с Ничушкиным. Обернулись, посмотрели друг на друга, удивленные своим единством, и потом продолжил один Альберт Семенович: – Что с тобой, Рома? У тебя какие-то дела с ментами? Ты с ними откровенничаешь? А нам, своим друзьям, ничего сообщить не хочешь? На что они тебя подписали? Сказали небось, ты или с нами сотрудничаешь, или мы начинаем расследования на предмет ваших, Роман Валентинович, махинаций с налогами. Так?

– Да вы что! – возмутился Курочкин. – Как вы могли про меня такое подумать! У меня жену убили… Ну хорошо, я скажу, что здесь есть одна из тех, что с этим мошенником и убийцей крутила… Зовут ее Марлена.

Альберт Семенович посмотрел на хозяина, и тот кивнул.

– Есть такая, – шепнул Сорин и удивился тому, что только что узнал от Курочкина. – Но ведь это жена Эдуарда Львовича Красовского… Других женщин с таким идиотским именем здесь вроде как нет.

Ничушкин сидел и молчал, пораженный. А потом посмотрел на Курочкина:

– Вот как оно получается! Председатель союза предпринимателей считает, что у него весь мир в кармане, раз он много лет дружит с губернатором, в его кабинет дверь он едва ли не ногой открывает. Мне как-то передали, что некая дура с таким же именем распространяет про мою Наташку всякую чушь: мол, моя жена была стриптизершей. Не стриптизершей, во-первых, а танцовщицей. И, кстати, очень неплохой танцовщицей. Я Наташку под свое крыло взял, когда она пожаловалась мне, что владелец клуба ее домогается. Короче, на следующий день я пригласил ее в кабинет директора, где этот урод в кровавых соплях ползал на коленях и умолял меня его простить. За что предлагал долю в своем бизнесе. Она вошла, посмотрела на человека, который для них всех едва ли не богом был. А он пополз к ней на коленях: «Наташенька, защити! Прости меня, дурака подлого!..» Она и попросила за него. Я типа того что простил, но долю его взял. На следующий день меня к Каро Седому на толковище вызвали: мол, я должен ответить за наезд и за беспредел. Я приехал и сказал, что доля мне не нужна, я могу ее самому Каро отдать без компенсации, но дело в том, что тот хмырь – хозяин клуба – стукачок ментовский, и я его наказал и за это, и за то еще, что он девчонками на халяву пользуется… А у каждой из них есть парень, который в общак честно отстегивает. На девчонок Каро наплевать было, но он пообещал помочь. Только мне надо было доказать, что не гоню пургу про владельца клуба и ментов… Что я и сделал. Через пару дней нашли тело этого придурка, а клуб его в скором времени сгорел… Типа того что взорвали его. Жалко, конечно, неплохой шалман был. Наташку я забрал к себе и сказал, что если она мне рога наставит, то я ее или убью, или на трассу поставлю. Она согласилась, сказала только, что лучше смерть, чем трасса, но только она мне изменять не собирается, потому что от добра добра не ищут. Я ее пристроил в актерские мастер-классы. Теперь и фильмы с ее участием оплачиваю. Мне не в убыток – уже хорошо. И она мне почти за двадцать лет ни разу не изменила. У меня все под присмотром: ее водитель-охранник каждый шаг ее стережет, есть и средства технического контроля… Поэтому, Рома, в том, что твою жену убили, – твоя вина во всем. Сам ты это сделал или нанял кого – твоих рук дело. Но я не осуждаю: раз ты на это пошел, значит, было за что. Но я даже думать об этом не хочу: в каждой избушке свои погремушки.

– Хватит на сегодня, – произнес Курочкин, поднимаясь, – у меня действительно горе, а ты, Альберт, зря такое говоришь… Пойду я…

– Твое горе, Рома, с тобой под ручку пришло, – усмехнулся Альберт Семенович, – с тобой и уйдет. А то, что бабу убил, – так с кем не бывает. Не так ли, Женя?

– Я-то тут при чем? – поморщился Сорин.

Роман Валентинович, не прощаясь и не оглядываясь, вышел. На экране было видно, как он остановился в зале, отыскивая взглядом свою подругу, хотел было подойти к ней, но остановился. Седой поэт продолжал читать свои стихи:

Нас море качало, точнее Маркизова лужа. Но била волна в облака и швыряла ошметки на берег. Сидящий на веслах бродяга, бывалый и дюжий, Загар потеряв, был похож на застиранный тельник. Нас море качало, и чайка над нами кричала, И вихрь одичалый в борт целился для абордажа… ………………………………………………………

– Почему ты с ним так жестко? – обратился к Альберту Сорин.

– Я говорю так, как считаю нужным. Времена меняются, но мы остаемся прежними, только умнее становимся, хотя и не все. Вон сколько наших с тобой ровесников на кладбищах уже. Твой типа бедолага Рома начал ныть про свое горе, а сам под ручку с любовницей к тебе пришел. Раньше с женой по тусовкам мотался, а теперь непонятно с кем якшается. Шадолба какая-то крашеная.

– Это его партнерша по бизнесу, – объяснил приятелю Сорин.

– А-а-а, – протянул Ничушкин, – тогда понятно. Мне, правда, показалось, что я ее в компании Карпоносенко когда-то видел – лет пятнадцать назад. У меня прекрасная память: я и хорошее помню, а плохое и вовсе никогда не забываю. А теперь сдается мне, что и самого Ромы Курочкина скоро не станет, и дело даже не в том, что кто-то на его бизнес лапу наложит: его жена за собой на тот свет утащит, если в ее смерти есть хоть капля его вины… Ты хорошо знал его жену?

– Вообще не знал. То есть знаком был, в компаниях встречались. Вероника сказала, что они учились на одном факультете, но на разных курсах и специализациях. Сказала, потому что я не помню такую студентку. Прогуливала мои лекции, видать.

…Случайный попутчик ушел, волоча свои клеши. И птица умолкла, и ветер умчал без оглядки. В траву упаду, чтобы в небо уставиться лежа, Чтоб мир за спиной, как рюкзак, упирался в лопатки. Крик звезд услыхать и услышать, как шепчутся травы, Как зреет роса и кузнечик поет вдохновенный, С единственной болью: а что, если скептики правы, И мы одиноки в огромной пустыне Вселенной…

Находящийся в зале Курочкин потоптался и направился к выходу. Осторожно придерживая дверь, словно боясь, что она громко хлопнет, вышел.

…Я рядом проснусь, обниму, и забудется вскоре, Что встреча случайна, но мы не расстанемся утром. Мы к счастью пойдем и дышать будем легкими моря И к звездам взлетать на суденышке старом и утлом.

– Позовем сюда этого слепого мужика? Уж больно про гвоздь мне понравилось, – предложил Ничушкин и посмотрел на хозяина дома: – Ты не против?

Сорин кивнул.

– Почему-то хочется с ним поговорить, – продолжил Ничушкин. – Про заточенный гвоздь в кармане и вообще, для чего ему поэзия? Кому она нужна? Нальем ему рюмочку. Закуску какую-нибудь организуем, а то когда он еще вкусно поест. Жалко мужика, конечно, вроде что-то по жизни понимает, а выглядит как нищеброд.

Евгений Аркадьевич позвонил на кухню и приказал, чтобы в бильярдную принесли напитки и закуски на троих, а лучше – на четверых человек. Потом он предложил Альберту продолжить партию в преферанс, но уже в гусарика, открыв карты ушедшего Курочкина. Но Ничушкин отказался:

– Да это уже не преферанс получается.

И вдруг Альберт Семенович вспомнил:

– А Рома с нами так и не рассчитался за проигрыш! Мы две партии сыграли. Он оба раза проиграл, я после первой немного поднялся, даже в плюс вышел, а за ним почти две штуки евро. Копейки, конечно, для меня, но я не привык, чтобы меня вот так запросто динамили. Звони ему, пусть вернется и отдаст то, что должен, а то все будут знать, что он жмот и кидала. Звони!