Слезы Вселенной - Островская Екатерина Страница 29

На второй партии Курочкин не взял ни одной взятки. В третьей на своем висте не добрал две. После чего откинулся в кресле:

– Не везет мне что-то в последнее время. И в карты, и вообще. Да еще эти стихи проникновенные прямо в ухо. Женя, отключи экран. Достал уже этот бомжара!

На улицу выйду – там дождь. Хрипит умирающий вечер. В кармане заточенный гвоздь На случай нечаянной встречи… —

начал читать старичок.

Курочкин потянулся к пульту.

– Не выключай, – закричал Альберт Семенович, – это наш человек! Он всю мою юность двумя словами описал. Если тебя менты с ножом или кастетом возьмут, то потом проблем не оберешься, а гвоздь – он и в Африке гвоздь: даже если тебя взяли с ним на кармане, то его и скинуть можно легко. А что там под ногами валяется – может, какой-нибудь плотник потерял. – Ничушкин посмотрел в разданные ему карты, покачав головой, и обратился к Курочкину, не глядя на него: – Женя, ты карты вообще мешал? Мне пришли те же, что и в прошлую раздачу.

…Здесь сердце стремится к теплу В промозглом, холодном подъезде. И тихо текут по стеклу Зеленые слезы созвездий…

– Так оно и было, – согласился с поэтом Альберт Семенович, – девчонку провожаешь до подъезда, а к ней нельзя, потому что у нее дома родители, бабушки разные, братья, сестры, кошки, хомяки… Вот и сидим с ней на подоконнике между этажами, целуемся. А за окном дождь моросит, и все равно звезды сквозь эту морось расплываются. Мне одна девка очень нравилась. Я к ней и так и этак подъезжаю, но все равно впустую… Мы тогда вместе в десятом классе учились. Она почти отличница, а я почти двоечник. У меня до нее никого, у нее тоже. Но она объясняет мне, мол, ничего у нас все равно не получится: ты после школы на завод пойдешь, а я в институт. Так что общего будущего у нас нет. Типа того, что у нее требования очень высокие. Короче, недавно совсем – я только-только этот свой «пульман» взял – стою на светофоре, смотрю и глазам не верю – она мимо проходит. Так изменилась, что лучше бы ее не встречать, а ведь любил ее когда-то так, что трясло всего при встрече с ней. Но я не выдержал, выскочил: «Привет, Танюха! – говорю. – Садись ко мне в тачку: поговорить надо». Она отнекивается, испугалась, хотя и сразу узнала, а там уже другие машины сигналят. Втащил я ее в салон и говорю своему водиле: «Шамиль, гони в „Амбассадор“». Она сидит рядом, придавленная антуражем и ароматами. Старая, увядшая – ей ведь, как и мне, полтинник уже. Смотрю на нее и думаю: что же в ней было такого, что меня тогда аж трясло? Подъехали к кабаку, и тут она словно очнулась и сказала, что не пойдет со мной ни в ресторан, ни куда-либо еще, потому что я – сытый, довольный жизнью и наглый. А ей приходится выживать, как и всем людям… То есть у нее, как у всех: долги, кредиты, проблемы, болячки, заморочки всякие. Я спрашиваю: «Сколько тебе надо, чтобы решить все свои проблемы? Если думаешь, Танюха, что я на секс тебя подписываю, то дико ошибаешься: потому что товарного вида в тебе никакого нет уже давно. Я деньги тебе дам в качестве гуманитарной помощи, в память о том счастливом детстве, когда сидели мы с тобой в подъездах, целовались даже, и ты мне разрешила грудь твою потрогать. Только у меня, – говорю, – при себе налички немного, тысяч восемь евро всего. Могу сбросить на карту сколько тебе нужно». Головой затрясла, слезы во все стороны и кричит, что не нужны ей мои деньги! Тогда возьми, говорю, подарок. Снимаю с руки золотой «Ролекс» и ей протягиваю. «Возьми! Хочешь – сама носи, хочешь – мужу подари или продай: часы восемьдесят тысяч бакинских стоят». Она руки за спину спрятала, попятилась. А потом как бросилась прочь, словно черта с рогами встретила… Короче, у меня восемь пик, если не возражаете, откроем карты…

Партнеры бросили карты на зеленое сукно.

– А у тебя, Рома, есть подобная история? – поинтересовался Сорин.

Курочкин покачал головой:

– Такой пронзительной нет. Я в школе учился хорошо и в бандиты не собирался, я занимался спортом – подводным плаваньем. На девочек времени не было, чтобы с ними по подъездам. Но у меня другое… У меня совсем страшная история… Короче, ужас! У меня же месяц назад жену убили. Вы разве не слышали?

Ничушкин посмотрел на Сорина, и оба помотали головами.

– Задушили ее в лесу[39], – объяснил Роман Валентинович. – И никаких концов. Менты не нашли ничего лучшего, как меня обвинить. Потом обвинение сняли. Кстати, тот мент, который сейчас в зале стихами наслаждается, даже помог мне немного. Скорее всего, ему приказали помочь. Да и мой адвокат неплохо поработал. Но у ментов против меня ничего не было и не могло быть: меня и так бы выпустили. Но нервы попортили мне изрядно.

– Мне жена что-то рассказывала, – произнес Сорин, – но как-то мимо ушей проскочило. Только сейчас вспомнил: она сообщила, что твоя жена трагически погибла.

– Да уж куда трагичнее, – вздохнул Роман Валентинович и посмотрел на карты: – Что-то играть расхотелось.

Он обернулся к экрану, где продолжил читать свои стихи старичок в темных очках:

В театре Шекспира сегодня не вышло аншлага, На рынке в смешной мешанине из воплей и врак. На лондонском рынке толпе зачитали бумагу, И сыпался снег на лотки, как обрывки бумаг…

– Так нашли того, кто твою жену грохнул? – спросил Ничушкин.

– Этот мент и нашел, – признался Роман Валентинович, – который здесь сейчас сидит. Почему я и сказал, что он помог мне немного. Сейчас идет следствие, убийца в следственном изоляторе. Его, как выяснилось, давно в Европе разыскивают: он и там убивал женщин. А здесь его обвиняют и в мошенничестве. А еще он под угрозами заставлял богатых женщин перечислять на его счет немалые средства, мол, иначе пришлет их мужьям видеодоказательства их измен.

– Какой хороший бизнес! – восхитился Ничушкин. – Где ж он таких богатых телок нарыл?

– На литературных вечерах, – просветил приятеля хозяин дома и рассмеялся. Потом посмотрел на Курочкина: – Продолжим? – Он начал раздавать карты.

А там, за столом, где от криков проснулся бы мертвый, Сидели мужчины, друг друга обняв за бока, И в пиво макая бород разноцветные метлы, Орали баллады – смотри перевод Маршака… И гул голосов разносил их мотив на полсвета. И пиво рекою, и радость бурлит на душе… В Париже поклоны кладет, как пасьянс, Генриетта, Не зная, что в Лондоне мужа казнили уже… А Лондон не спит, и сверкает венец полумира, Дыханьем эпохи надолго весь город согрет. Но тридцать три года уже нет на свете Шекспира, И Айзеку Ньютону пять с половиною лет. Рассвет не спешил, будто где-то добыл он отсрочку. И свет от костров и от песен так долго не гас. А под эшафотом палач пиво пил в одиночку И радостно думал, что это последняя казнь.

В зале зааплодировали. А Курочкин, взяв карты в руки, вздохнул:

– Жаль, начало прослушал.

– Королю английскому голову отрубили, – объяснил Ничушкин. – Ты лучше скажи: сегодня эти бабы, что мошеннику и убийце давали… в смысле… деньги давали, здесь присутствуют?

Роман Валентинович покачал головой:

– Не могу сказать: я обещал следователю.