Охота за наследством Роузвудов - Маккензи Рид Страница 26

Но больше всего меня заполняет печаль. Печаль оттого, что отца с нами нет, а теперь нет и бабушки. Я смаргиваю слезы и прочищаю горло. Утром я написала несколько слов на листке бумаги, но я знаю, что хочу рассказать, наизусть, поэтому бумага остается в кармане перешитой юбки. Я выбрала зеленую юбку, потому что этот цвет, цвет плюща, всегда был у бабушки самым любимым.

– Привет, – говорю я и внутренне сжимаюсь, потому что привет кажется чересчур, прямо-таки катастрофически неофициальным. Я еще раз прочищаю горло. – Как большинство из вас знают, последний год я жила с бабушкой. То есть почти год. Мы с ней всегда были близки, но, живя с ней, я стала лучше понимать то, что она делает и что собой представляет.

Я с усилием делаю вдох, пытаясь найти место, куда можно было бы устремить взгляд, и в конце концов смотрю на ее гроб, стоящий перед алтарем и покрытый белым покрывалом, на котором вышиты золотые ирисы.

– Одно из моих самых ранних воспоминаний – это воспоминание о фабрике. Когда я была маленькой, отец нередко привозил меня туда, потому что бабушка всегда находилась именно там. Однажды я приехала туда расстроенная, потому что, получив костюм для школьного спектакля, обнаружила, что он мне мал. – От этого признания мои щеки вспыхивают. – Бабушка сразу поняла, что что-то не так, когда мы встретились. Мне тогда было шесть лет, и, надо думать, я не умела скрывать свои чувства.

Со скамей доносятся смешки. Я делаю глубокий вдох и продолжаю:

– Она подвела меня к одному из рабочих столов, и я отдала ей костюм, который, кстати говоря, был ужасно безобразен. Кажется, я играла дерево.

Еще несколько человек смеются. Что ж, может быть, я все-таки смогу это выдержать.

– Она посадила меня к себе на колени, дала иголку и нитку. Потом распорола швы костюма и нашла ткань похожего цвета. И научила меня шить. Отец был этим очень недоволен, ведь мне тогда еще не разрешалось даже резать еду, но бабушка не отобрала у меня иглу. Я уколола палец, выступила кровь, но она просто сказала мне попытаться еще раз. И я так и сделала. – Я и теперь могу ясно представить бабушку с ее блестящими рыжими волосами и ямочками на щеках, ее зеленые глаза, взгляд которых был строгим, но одобряющим. На этот раз я сама смеюсь. – Швы костюма были ужасны, но большую часть работы я проделала сама. Я померила его, и теперь он был мне впору. Я никогда не забуду, как она тогда смотрела на меня.

У меня так сжалось горло, что приходится буквально выдавливать слова, как остатки зубной пасты из тюбика.

– Она так гордилась мной, что на ее глазах выступили слезы. Честное слово, после этого я видела их только еще один раз. – Это было тогда, когда умер отец. – Благодаря этому я почувствовала себя такой особенной. Как будто я была… – Я замолкаю, подыскивая нужные слова. – Чем-то редким.

Когда я поднимаю глаза на этот раз, зрение становится ясным. Я сглатываю ком в горле.

– С тех пор я хотела только одного – чтобы бабушка всегда мной гордилась, чтобы она всегда видела меня такой, как в тот день. Мне просто… – Слова застревают в горле, и я не знаю, как закончить. – …будет очень ее не хватать.

Я схожу с кафедры и возвращаюсь на свое место в оглушающем молчании. Сегодня утром, перешивая юбку, я чувствовала себя ближе к бабушке. Как будто я все еще была той маленькой девочкой, которая впервые научилась шить, с трясущимися руками и исколотыми иголкой пальцами.

А теперь я чувствую себя опустошенной, как будто от меня осталась только скорлупа, и если кто-то слишком сильно ткнет меня пальцем, я упаду на каменный пол и разобьюсь на тысячу кусков.

На остальную часть мессы я отключаюсь, уставившись на массивное распятие, которое однозначно раздавит любого, если на кого-то упадет. Мне кажется, что проходит несколько часов, прежде чем мы наконец встаем и отец Мартинес сообщает нам, что поминки пройдут в апартаментах священника при церкви.

Поминки должны были проходить в Роузвуд-Мэнор. Я уверена, что на тамошнем кладбище была вырыта могила рядом с могилой отца, и все должны были сгрудиться вокруг нее и бросать розы на гроб бабушки, когда его будут опускать в землю. Затем мы все должны были собраться в гостиной для поминок. Так было с отцом. Но поскольку в особняк никого не пускают, нам пришлось внести изменения в последнюю минуту.

Когда я направляюсь в апартаменты священника, свет, проходящий сквозь высокие витражные окна, отбрасывает на присутствующих яркие блики всех цветов радуги. От этого людей становится труднее отличать друг от друга, но я замечаю Куинн, неподвижно стоящую рядом с матерью. Я ищу глазами Лео и не удивляюсь, увидев его с компанией, кучкующейся вокруг Дэйзи.

Теперь мне надо найти Майлза.

– Лили, мне так жаль.

Я поднимаю глаза и вижу Элл. Ее взгляд ласков и полон печали. Как и на вечеринке, мне сразу же хочется ощетиниться, но я понимаю, что это несправедливо. Она тоже потеряла дорогого человека.

– Айрис правда была для меня как бабушка, она учила меня всему, что надо знать о «Роузвуд инкорпорейтед». Мне так жаль. Правда, Лили. Это просто… – Она делает глубокий судорожный вдох. – Ужасно.

Я смотрю на нее, и от зависти не остается и следа. Я всегда так ревновала из-за того, что весь последний год бабушка обучала Элл, а не меня. Но теперь не все ли равно? Все пошло наперекосяк, семейное состояние куда-то пропало, и кто знает, что теперь будет с «Роузвуд инкорпорейтед»? К тому же, судя по ее виду, она так же сокрушена, как и я. Ее глаза красны, а ногти с французским маникюром так обкусаны, что от их белых кончиков ничего не осталось.

К своему и ее удивлению, я сжимаю ее руку.

– Я знаю, – говорю я. – Ты усердно работала в «Роузвуд инкорпорейтед», и бабушка всегда была тебе за это благодарна. Как и я.

– Спасибо. Я люблю эту компанию. Это большая честь – работать в ней. – Она вымученно улыбается, как и я, и тоже сжимает мою руку. – И Лили, я хочу, чтобы ты знала…

– О! – перебиваю я, увидев в толпе знакомую светловолосую голову. – Извини, мы не могли