Пусть все горит - Уилл Дин Страница 11

Я ушла метров на 400, когда он заметил меня. На дороге сновали машины и грузовики, их было немного, но они были, ехали слева направо и справа налево. Я слышала звук моторов, звук переключения передач. На обочине стоял знак, указывающий дорогу к этой самой ферме, его ферме. Он очень маленький и стоит слишком далеко, чтобы я его увидела. Издалека приближался зеленый автобус, и я побежала. Когда-то я хорошо бегала. Я неслась со всех ног, но он меня поймал.

Я отбивалась. Тогда я была сильнее. Я кричала, звала на помощь, повернув голову к автобусу, но ветер уносил мои крики в сторону фермы и моря. Я извивалась, царапалась и выгибалась, стараясь вырваться из его лап. Я пиналась, словно лошадь, и кричала до хрипоты, но он схватил меня своими грубыми лапами и засунул в «Ленд Ровер», словно я была капризным ребенком. Ленн отвез меня обратно на ферму, и, хотя он этого не показывал, он был очень зол. Он ни словом не обмолвился со мной в машине, но по его шее текла кровь, и я видела, как он вцепился в руль. Я почти сбежала. Ленн увел меня в сарай рядом с домом и от воспоминаний о том, что случилось в том сарае, меня до сих пор колотит. Он отвел меня в сарай, усадил на скамейку с инструментами и снял со стены болторез. В его действиях не было ни нетерпения, ни ярости. Он был спокоен, словно все шло своим чередом. Я помню, как умоляла его. Драться было бесполезно, он гораздо сильнее меня, а я была слишком вымотана. Да и потом, вокруг не было ни единой живой души, которая могла бы услышать мои крики. Я умоляла его изо всех сил. Ленн рассказал мне о своих правилах и во сколько ему обошлась моя выходка. Он сказал, что это для моей же пользы. Что отныне все будет лучше и проще. Никаких больше игрушек. И затем он замахнулся болторезом, словно клюшкой для гольфа, и впечатал его в мою лодыжку.

В ванной холодно.

Под ногами у меня мягкий пол, а на стыке стены и потолка растет плесень. Паутина плесени, словно кружевной платок. Я смываю за собой. Мою руки обжигающим кипятком, нагретым плитой. Смотрю на гостиную, окутанную темнотой, и закрытый шкаф с телевизором. Убежала бы я сейчас, если б могла? Поставила бы под угрозу счастье моей сестренки, ее жизнь, ее будущее? Ради чего? Ну какая жизнь мне светит с такой больной ногой? Когда я перешла эту точку невозврата? Все это время намертво впечатано в мою душу, вырезано на позвоночнике.

Я сижу на нижней ступени лестницы. И здесь тоже не нахожусь под пристальным оком одной из семи камер. Тот день с болторезом стал для меня переломным. Переломным моментом могло бы стать путешествие в Великобританию, переломным моментом могла бы стать работа на первой ферме с сестрой. Но это было не так. То, что он сделал со мной в своем сарае, разделило мою жизнь на до и после. После того как Ленн взмахнул болторезом, память стала меня подводить. Мне кажется, я постоянно теряла сознание и приходила в себя, мир менялся с черного на серый и обратно. Но я твердо помню, как он рассказывал мне свои правила, пока грубо вертел мою стопу до тех пор, пока она не повернулась под прямым углом. Он налегал на нее всем своим весом и пересказывал свои правила.

В школе я бегала 400 метров. Самой быстрой я не была, но второе место по праву принадлежало мне. Для меня это было привычной дистанцией. Во мне не было взрывной энергии, необходимой для коротких спринтов, и не было стойкости, чтобы бегать на длинные дистанции. 400 метров были моей оптимальной дистанцией.

Я хватаюсь за перила, втягиваю себя наверх и иду в кровать.

Глава 6

Каждое рождественское утро я сплю до одиннадцати. Это единственный день в году, когда Ленн не работает, самый худший день в году. Весь день он торчит дома, за исключением моментов, когда ему надо быстренько покормить свиней. Все двери в доме открыты, и я не могу украдкой прочитать страничку из книжки или одно из писем Ким Ли. Никакого уединения.

Моя голова словно в тумане. Все эти шесть недель с того дня, как он согласился давать мне по две трети лошадиной таблетки в день, я словно онемела. Все как будто покрыто пеленой. Спросите меня, что произошло за эти несколько недель, и я отвечу, что ничего не случилось. Время просто шло вперед. Погода была сырой, и совсем ничего не происходило.

– С Рождеством, Джейн, – говорит он, пока я стою, задыхаясь и обливаясь потом, на грубой нижней ступеньке лестницы. – Сделай мне кружечку чая с пирожком, будь добра, и побыстрее.

Я иду в ванную с распахнутой настежь дверью умыться. Во рту ноет зуб. Лицо у меня словно у недавно забитой скотины. В глазах полно сонной корки, и они подернуты розовым налетом. Я стягиваю ночнушку через голову и не подсматриваю, стоит ли он у меня за спиной, наблюдает или нет. По позвоночнику бегут мурашки. Наркоманка, запертая в клетке. Мне нужна новая таблетка, но во мне еще достаточно сонливости, достаточно мертвенного покоя, чтобы не переживать на этот счет. И все же сегодня, в этот седьмой день Рождества в его доме, я решила рассказать ему.

Из-под крана течет чуть теплая вода. Я заканчиваю свои дела, одеваюсь и стараюсь думать о том, какими именно словами преподнесу ему новость; как он на нее отреагирует. Что именно он сделает в ответ. Во рту стоит привкус месяц как нечищенных зубов, моя правая лодыжка болтается и такое чувство, словно кости мягче обычного, словно им легче сломаться.

– Вот твой чай, – говорю я и ставлю его пестицидную кружку рядом с его креслом.

– Скачки по телику, – говорит он в ответ.

Днем телевизор никогда не работает, но сегодня Рождество. Ленн, как школьник, смотрит скачки; ноги в носках смотрят прямо в экран. Я мешаю кочергой угли в плите, вцепившись ладонями в железную рукоятку и думая о том, что его черепушка находится не дальше метра от моей руки. И снова сердце спорит с головой. Если я убью этого человека здесь и сейчас, то получится, что моя сестра все эти годы работала впустую. Если я решусь убить его, то уничтожу ее