Украденное братство - Павел Борисович Гнесюк Страница 4

— Зрозумило… А от на тому «Москвичи», що минулого тыжня був, того дида… Та там же все розбите було, до останнього вентыка! А воно ихало. И ще як ихало!

Николай усмехнулся, и все его крупное, открытое лицо смягчилось, прорезалось лучистыми морщинами у глаз. Он отложил трещотку, тщательно вытер руки о ветошь, висевшую у него на плече, и его взгляд стал немного отрешенным, будто он видел не грязный цех, а что-то другое.

— Так-то «Москвич», — произнес он с какой-то ностальгической, почти отеческой нежностью в голосе. — Вин и з заводу розбитый. Але в нього душа е. Проста, зроблена з того, що було. Як ота гайка. — Он наклонился, поднял с пола старую, проржавевшую насквозь гайку, покрутил ее в своих черных от мазута пальцах. — Гола функция. Без зайвых вытонченостей. Ничего лишнего. Не те, що ци нымцы… — Он с легким, почти незаметным пренебрежением, но беззлобно, стукнул костяшками пальцев по алюминиевому, инженерно-совершенному кожуху двигателя «Фольксвагена». Звук получился глухой, невыразительный. — У них все заховано, все по схемах, до останнього датчыка. Суха математика. А душы — нэма. Мотор працюе, а серця не чути. Шум, и бильше ничого.

Он взял новую шаровую опору, и с привычной, почти танцевальной легкостью начал вживлять ее в сложный организм подвески. Его руки, могучие, с проступающими венами, с коротко остриженными ногтями, въевшимся навсегда машинным маслом, были полны не грубой силы, но скульптурной точности. Каждое движение было выверено до миллиметра, каждая подача инструмента — рассчитана вовремя.

Для него это был не просто ремонт, это был диалог, таинство. Диалог с металлом, с инженерией, с той самой душой, которая, как он упрямо верил, таилась в каждом, даже самом старом и разбитом железе. В этом диалоге, в этом святилище запахов и звуков, не было места большой политике, громким словам и тревогам из новостей.

Здесь были только кочки, которые предстояло объехать, и стуки, которые нужно было вовремя услышать, пока не стало слишком поздно, пока тихий скрежет не превратился в оглушительный лязг рвущегося металла. А за стенами гаража медленно плыл в зное обычный день, и где-то там, в вышине, парил ястреб, высматривая добычу в придорожных бурьянах.

Внезапно, без предупреждения, тишину утра разорвал низкий, уверенный рык мотора, и в солнечные ворота СТО, медленно и величаво, как корабль, вплыл брутальный Jeep Wrangler цвета хаки. Он был не новым, но содержался с педантичной, почти армейской аккуратностью. Каждый дюйм его оливковой брони лоснился от свежей полировки, массивные внедорожные колеса были чисты даже в протекторах, и вся его стать дышала не показной роскошью, но сдержанной, функциональной силой. Он замер посреди двора, словно хищник, оценивающий территорию, и лишь тогда заглох двигатель.

Из него вышел мужчина. Лет сорока, не больше. Подтянутый, в темных джинсах неизменно дорогой марки и простой серой футболке, сидевшей на нем так, что было видно — она не просто куплена, а подобрана со вкусом. Его движения были плавными, лишенными суеты, а взгляд — цепким, спокойным, всевидящим. Он не просто окинул взглядом территорию, мастерскую, развешанные инструменты — он ее сканировал, взвешивал, оценивал. И в его глазах, наконец, мелькнуло молчаливое, но безоговорочное одобрение. Здесь царил порядок.

Он подошел к Николаю, который как раз вытирал руки о ветошь, и его голос прозвучал ровно, без малейшей подобострастности или высокомерия, голос человека, привыкшего говорить на равных.

— Добрый день, — начал он, и Николай отметил про себя чистоту его украинского, лишенного местечкового акцента. — Чую, тут наилучший мастер. Це про вас?

Николай, не отводя взгляда, закончил вытирать руки. В его позе, в легком наклоне головы, читалась не настороженность, но здоровый, профессиональный скепсис. Ко всем новым клиентам он присматривался.

— Ну, я не знаю, кто там что слышал, — ответил он, также по-украински, но с той самой мягкой, живой интонацией, что отличала местную речь. — Что сломалось — починю. Что случилось?

Мужчина кивнул, как бы принимая правила игры. Он представился коротко и твердо: «Богдан», а затем так же кратко и дельно объяснил проблему с подвеской, рассказывая, что возит по селам старинные книги для библиотек, для возрождения культурной памяти.

— Подвойный кардан, — сказал он, четко выговаривая технический термин. — Гудит, знаете, такой низкий гул, набирает обороты. Возим с ребятами старинные книжки по селах, для библиотек. Восстанавливаем фонды, пока еще не все забыли. Дороги, знаете… — Он развел руками, и в этом жесте была целая история о разбитых проселках, глухих деревнях и их угасающей культуре.

Легенда звучала благородно, правдоподобно и вызывала непроизвольное уважение. Николай молча подошел к Jeep, присел на корточки и заглянул под раму. Его взгляд, привычный к подобным диагнозам, сразу же нашел проблему.

— Так, бачу, — констатировал он, поднимаясь. — Люфт есть, и немаленький. Сальники подтекают. Работа не на пять хвилин. Придется снимать, разбирать, смотреть. Можете залишить. За два дни, максимум три, зроблю.

— Чудово, — Богдан не стал торговаться или выпрашивать скидку. Его удовлетворение было деловым и безэмоциональным. — Я тогда пойду, дел в городе много. Оформлять ничего не нужно? Предоплату?

— Потом, когда зроблю, — отрезал Николай. — Сначала работа, потом деньги.

Богдан снова кивнул, и в его глазах мелькнула тень уважения. Он уже развернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился, обернулся и с легкой, почти незаметной усмешкой тронул себя за висок.

— А знаете, — он вдруг перешел на чистый, свободный русский, и это прозвучало так же естественно, как до этого украинский. — Извините, конечно. Просто вся эта показная «ридная мова» … Плюнуть хочется. Я всю жизнь в Киеве прожил, все вокруг всегда по-русски говорили. И дома, и на работе. И сейчас, хоть он и стал для некоторых «языком врагов», давайте уж по-простому, по-человечески. А то я там в селах, с бабушками-дедушками, бывает, такое невольно выдумаю, слов таких нахватаюсь, что потом самому смешно. Лучше уж без этого цирка.

Он говорил это без вызова, без агрессии, с какой-то усталой, бытовой откровенностью человека, которому надоело носить маску. И в этой внезапной искренности было больше убедительности, чем в любой идеологической тираде.

Николай смотрел на него несколько секунд, оценивая. Потом уголок его рта дрогнул в подобии улыбки. Он не был ярым сторонником чего бы то ни было, он был мастером. А с мастером лучше говорить на том языке, на котором удобнее.

— Да без разницы, — пожал он плечами, тоже переходя на русский. — Мне хоть на китайском, лишь бы стучало понятно. Кардан — он и в Африке кардан. Понял вас. Оставляйте ключи, в четверг будет готово.

— Договорились, — Богдан достал из кармана ключи