За СССР. Старик на ринге - Никита Андреевич Борисов Страница 19

— Ещё одно слово, и ты вылетишь отсюда вместе со своей аккредитацией, — процедил он сквозь зубы. — Понял?

Журналист побледнел и судорожно кивнул. Джексон отпустил его и повернулся, чтобы вернуться на помост, но в этот момент рыжий, видимо, решив восстановить репутацию, крикнул ему в спину:

— Смотрю, ты уже перешёл на сторону коммунистов!

Это была последняя капля. Джексон развернулся, готовый действительно применить силу, но тут Воронин неожиданно оказался между ними. С удивительной для своего возраста скоростью он нанёс короткий, почти незаметный удар в солнечное сплетение журналиста. Тот согнулся пополам, хватая ртом воздух.

— Извини, молодой человек, — спокойно сказал Воронин. — Старческий рефлекс. На войне такие выкрики часто предшествовали атаке противника.

Зал взорвался — кто аплодисментами, кто возмущёнными криками. Джексон посмотрел на Воронина с удивлением, затем медленно улыбнулся и протянул руку. Старый боксёр пожал её, и в этот момент оба почувствовали, что между ними возникла связь, выходящая за рамки спортивного соперничества.

Охрана бросилась разнимать боксёров, хотя они вовсе не собирались драться друг с другом. Коробов и американские официальные лица пытались успокоить публику. Журналисты снимали всё происходящее, понимая, что получили сенсационный материал.

— Джентльмены, пожалуйста! — взывал представитель Международной федерации бокса. — Давайте сохраним спортивный дух!

Наконец, порядок был восстановлен. Рыжего журналиста вывели из зала и лишили аккредитации. Воронин и Джексон вернулись на помост для заключительных фотографий. Теперь их взгляды были другими — они смотрели друг на друга с новым пониманием, как союзники, которым предстоит стать противниками на ринге.

— Жду встречи, мистер Воронин, — сказал Джексон, пожимая руку советскому боксёру перед уходом. — Это будет честный бой.

— Не сомневаюсь, молодой человек, — ответил Воронин. — Удачи тебе. Она понадобится нам обоим.

Когда церемония закончилась, и публика начала расходиться, Коробов подошёл к Воронину.

— Михаил Петрович, вы понимаете, что устроили? — спросил он, пытаясь выглядеть строгим, но не скрывая улыбки. — Это же международный скандал!

— Бросьте, — отмахнулся Воронин. — Мы с американцем просто поставили на место зарвавшегося писаку. Никакой политики.

— Это вы так видите, — вздохнул Коробов. — А газеты завтра напишут... впрочем, ладно. Теперь уже ничего не изменишь. Готовьтесь к бою, Михаил Петрович. Впереди главное испытание.

— Не впереди, — тихо ответил Воронин. — Главное испытание было под Сталинградом. А это... это просто бокс.

Глава 9

Перед самым боем, решено было заехать к Клавдии всей семьёй,когда ещё удастся.

Семейное кладбище встретило их тишиной и покоем. Осеннее солнце мягко освещало ряды памятников, играло бликами на мраморных плитах, золотило опавшие листья. Воронин шёл медленно, опираясь на руку Алексея. За ними следовали Наталья с Юрием, Елена и маленькая Маша.

Могила Клавдии Ворониной располагалась в тихом уголке, под старой липой. Простой, но изящный памятник из серого гранита, фотография улыбающейся женщины, даты жизни и смерти, короткая надпись: «Любимой жене, матери и бабушке».

Воронин остановился перед могилой, бережно положил букет осенних астр. Семья расступилась, давая ему время побыть наедине с женой.

— Здравствуй, Клавдия, зачистил я к тебе — тихо сказал он, проводя рукой по холодному камню. — Вот, пришёл проведать тебя перед важным делом. Знаю, ты бы не одобрила. Сказала бы: «Миша, тебе ли в твоём возрасте на ринг лезть?» И была бы права, конечно. — Он улыбнулся. — Но ты ведь всегда знала, какой я упрямый. Это у нас Алёшка весь в меня, такой же непробиваемый.

Он помолчал, глядя на фотографию жены. Клавдия смотрела на него всё с той же мягкой улыбкой, с которой поддерживала во всех испытаниях их долгой совместной жизни.

— Ты бы видела, что на взвешивании было, — продолжил Воронин, словно рассказывая ей последние новости. — Такой скандал! Этот американский журналист начал оскорблять меня, а потом и их боксёра. Ну, я не выдержал и врезал ему. Легонько, конечно, чисто символически. — Он усмехнулся. — Представляешь, американец за меня заступился! Оказался приличным парнем. Вот такие дела, Клавдушка.

Наталья подошла и встала рядом с отцом, положив руку ему на плечо.

— Мама очень гордилась бы тобой, — сказала она. — Жаль, что она не увидит, как ты ему врезал. Она всегда говорила, что у тебя лучший правый боковой в Советском Союзе.

— Да, — подхватил Алексей. — Бабушка любила рассказывать, как ты в 53-м нокаутировал того румына на первой минуте.

— Поляка, — поправил Воронин. — Румын был в 55-м. — Он улыбнулся воспоминаниям. — Клавдия никогда не смотрела мои бои вживую. Говорила, что сердце не выдержит. Но потом всегда расспрашивала обо всех деталях.

— Я помню, как она сидела у радио во время твоего последнего чемпионата, — сказала Елена, присоединяясь к ним. — Бледная, сжимает кулачки, а сама глаз не открывает от страха. А когда объявили, что ты победил, закричала так, что соседи прибежали.

Они стояли вокруг могилы — три поколения семьи Ворониных — и делились воспоминаниями об Клавдии, словно она была среди них. Маленькая Маша слушала, широко раскрыв глаза, впитывая семейную историю.

— Дед Миша, — наконец сказала она, — а ты правда не боишься завтрашнего боя?

Воронин посмотрел на правнучку, затем перевёл взгляд на фотографию жены.

— Знаешь, Машенька, — медленно ответил он, — на войне я понял одну важную вещь: страх не в том, что может случиться с тобой. Настоящий страх — это когда ты боишься за других. Когда я шёл в атаку, то боялся не пули, а того, что подведу товарищей. — Он положил руку на плечо девочки. — Завтра я боюсь не проиграть, а разочаровать вас. Но потом я вспоминаю, что вы любите меня не за победы. И страх отступает.

Маша серьёзно кивнула, принимая эту мудрость.

— Ты никогда нас не разочаруешь, папа, — тихо сказала Елена. — Ты уже выиграл самый главный бой — выжил на войне и вырастил нас.

Воронин крепко обнял дочь, затем обвёл взглядом всю семью.

— Спасибо вам, — сказал он. — За то, что вы есть. За то, что поддерживаете старика в его безумных затеях. — Он снова посмотрел на фотографию жены. — Клавдия бы сказала мне сейчас: «Не смей проигрывать, Михаил. Но и не смей рисковать понапрасну». И была бы права, как всегда.

Они постояли ещё немного в тишине,