За СССР. Старик на ринге - Никита Андреевич Борисов Страница 15

— Мог бы и раньше уехать, — покачал головой Воронин. — Врачи ведь предупреждали, что ей недолго осталось. А я всё откладывал... думал, успею.

Он отпил глоток чая, собираясь с мыслями.

— Знаешь, Лена, есть такая мужская черта — не верить в самое страшное. Думать, что ещё есть время. Что смерть — это где-то там, далеко. Особенно когда прошёл войну и видел столько смертей, что выработался какой-то... иммунитет, что ли. — Он горько усмехнулся. — Ошибался. С твоей мамой я ошибся страшно. И не прощу себе этого никогда.

Елена смотрела на отца, и в её глазах постепенно таяла многолетняя обида. Она впервые видела, чтобы отец говорил о своих чувствах так открыто, признавал свои ошибки.

— Я тоже виновата, — сказала она после паузы. — Слишком долго держала обиду. Понимала ведь, что ты любил маму. Что хотел успеть.

— Любил, — эхом отозвался Воронин. — Больше жизни. И сейчас люблю. Как будто она просто в другой комнате.

Они помолчали, отпивая чай. Напряжение между ними постепенно рассеивалось, уступая место давно забытому чувству близости.

— Пап, — вдруг сказала Елена, — расскажи про вас с мамой. Как вы познакомились? Вы редко об этом говорили.

Лицо Воронина смягчилось, в глазах появилась тёплая искра.

— Это было в сорок пятом, сразу после Победы, — начал он, откидываясь на спинку стула. — Я только вернулся с фронта, весь такой герой — ордена, медали. Нас, фронтовиков, пригласили на танцы в Дом офицеров. Мы с ребятами из полка пошли — молодые были, хотелось жизни, веселья.

Он улыбнулся воспоминаниям.

— Твоя мама была в синем платье с белым воротничком. Косы уложены короной. Самая красивая девушка на танцах. Я как увидел — так и замер. Стоял столбом, не решался подойти.

— Ты? — удивилась Елена. — Не решался?

— Представь себе, — усмехнулся Воронин. — На фронте был храбрым, а тут... Мне легче было в разведку ходить, чем к девушке подойти.

Он рассказал, как друг буквально подтолкнул его к Клавдии, как они неловко молчали первые минуты, как потом танцевали под "Рио-Риту".

— А потом я её до дома провожал. Всю дорогу говорили о книгах — она очень любила читать, твоя мама. Начитанная была, умная. Я рядом с ней чувствовал себя деревенщиной. Но она не показывала этого, не задавалась.

Воронин погрузился в рассказ, вспоминая детали их первых встреч, первого поцелуя, предложения руки и сердца. Елена слушала, затаив дыхание, словно слыша эту историю впервые. А ведь действительно — родители редко делились с детьми подробностями своего романа.

— Она была невероятной, твоя мама, — сказал Воронин, завершая рассказ. — Сильной. Когда я решил вернуться в бокс после войны, многие крутили пальцем у виска: "Куда тебе, фронтовику? Старый уже". А она поддержала. Сказала: "Делай то, что должен, Миша. Я буду рядом".

— И была рядом, — тихо сказала Елена. — Я помню, как она волновалась перед твоими боями. Как молилась. Как потом обрабатывала твои синяки и ссадины.

— Да, — кивнул старик. — Без неё я бы не стал чемпионом. Она была моей силой.

Он замолчал, глядя куда-то в пространство перед собой. Елена видела, как меняется его лицо, становясь одновременно более молодым и более уязвимым.

— Пап, — осторожно сказала она, — я всегда думала... почему ты не женился снова? После мамы прошло уже столько лет.

Воронин покачал головой.

— Не смог, — просто ответил он. — Не представлял рядом с собой другую женщину. Да и зачем? У меня есть вы — ты, Наташа, Алёшка. Мне этого достаточно.

Елена вдруг поняла, насколько одиноким был её отец все эти годы. Сильный, независимый, не показывающий слабости — но глубоко внутри тоскующий по единственной женщине, которую по-настоящему любил.

— И завтра ты выйдешь на ринг... из-за нас? — спросила она тихо.

— Не только, — ответил Воронин после паузы. — Из-за страны. Из-за тех ребят, с которыми воевал. Из-за памяти о том, кем я был и кем остаюсь. — Он посмотрел дочери в глаза. — И да, из-за вас тоже. Чтобы вы могли гордиться своим отцом.

— Мы и так гордимся, — сказала Елена, и её глаза наполнились слезами. — Всегда гордились. Просто боимся потерять тебя.

Она встала из-за стола, подошла к отцу и обняла его. Воронин обнял дочь в ответ, чувствуя, как она вздрагивает от беззвучных рыданий.

— Не потеряете, — твёрдо сказал он. — Я ещё повоюю.

Когда Алексей вернулся из магазина, он застал деда и тётю на кухне — они сидели рядом, перебирая старые фотографии и смеясь над какой-то семейной историей. Напряжение исчезло, и даже сама атмосфера в квартире, казалось, изменилась — стала теплее, светлее.

— А вот и наш секундант! — воскликнул Воронин, увидев внука. — Иди к нам, Алёшка. Мы тут с тётей Леной о старых временах вспоминаем.

Елена подняла глаза на племянника и улыбнулась. В её взгляде Алексей прочитал примирение и что-то ещё — какое-то новое понимание, словно она наконец увидела в своём отце не только упрямого старика, но и человека с богатым внутренним миром, с историей любви и потерь.

Поздно вечером, когда Елена ушла, пообещав прийти завтра перед боем, Алексей помогал деду готовиться ко сну.

— Вы с тётей Леной помирились? — спросил он, раскладывая постель.

— Не то чтобы мирились, — задумчиво ответил Воронин. — Скорее, наконец поговорили. По-настоящему. Как жаль, что для этого понадобилось столько лет.

Он сел на край кровати, морщась от боли в суставах. День был насыщенным, и усталость давала о себе знать.

— Знаешь, Алёшка, — сказал он, глядя на внука, — чем старше становишься, тем больше понимаешь, как важно не терять время. Не откладывать важные разговоры. Не копить обиды. — Он вздохнул. — Иногда кажется, что впереди ещё много времени, что успеешь сказать все важные слова. А потом оказывается, что времени уже нет.

Алексей молча кивнул, чувствуя мудрость в словах деда.

— Я рад, что вы поговорили, — сказал он наконец. — Тёте Лене это было нужно. И тебе тоже.

— Да, — согласился Воронин. — Очень нужно. Теперь я могу выйти на ринг завтра с лёгким сердцем. Что бы ни