Неорганизованная публика - Александр Николаевич Петрин Страница 9

какой-то накарябал жалобу: дескать, негде выпить воды «Саяны». Вот тип! Наверное, пенсионер! Но ничего не поделаешь, браток. Надо реагировать! Как это так? Нет, ты это дело брось! Придется организовать там какую-нибудь точку, черт с ним! Пускай захлестывается водой «Саяны»! Ну, бывай!

Через неделю в комнате, где раньше помещался гардероб, воздвигли прилавок, на прилавке установили сатуратор и целый ряд бутылок с тонизирующим напитком «Саяны». За прилавком встала известная в городе тетя Соня, которую бросили на эту малоперспективную точку в целях перевоспитания.

За неделю тетя Соня продала всего один стакан воды «Саяны», который выпил Мухин, и несколько стаканов воды без сиропа. Разгневанная тетя Соня сразу накинулась на Бабашкина, как только тот появился в читальне:

— Юрий Федорович, я имею сказать вам пару слов. Вы набросили мне на руки эту точку, но не будем говорить об этом громко: куда вы подевали свою совесть?! Будьте известны, сколько выручки мы имеем на сегодняшний день — двадцать восемь копеек, это же кошмар, это прямо смешно! Мне больше болит сердце за план, чем за самое себя, но разве, положа руку на сердце, это план?! Я двадцать лет занимаюсь моим занятием, я имею интерес, чтоб был план, а план — это хороший клиент. Нет хорошего клиента, нет плана, что дважды два… Как вы себе рисуете: студент, который оставляет одну копейку за стаканчик воды без сиропа, может сделать план?..

На другой день удовлетворенная тетя Соня под вывеской «Читальная «Огонек» приклеила рукописное объявление «Имеется свежее бочковое пиво».

Среди окрестных любителей выпить читальня сразу приобрела популярность.

— Куда подадимся? — деловито говорили они, выходя по трое из продовольственного магазина. — В «Огонек», куда еще!.. Культурное место! Главное — дома врать не надо! Спросят, где был? В читальне! Железно!

Некоторые новые клиенты и в самом деле заходили в читальню поглядеть журналы и сказать несколько слов голубоглазой библиотекарше Люсе. А один из них, взяв книгу жалоб и предложений, вписал туда свое мнение:

«Объявляю благодарность за проявленную заботу об удовлетворении потребностей широкой читательской массы. Но вот вопрос: пить есть что, а закусить нечего! А как приятно после трудового дня скушать бутерброд с сыром, колбасой и т. п. Заранее благодарны.

Группа читателей-общественников».

На предложение немедленно отреагировали: в буфете появились бутерброды, а также тарелки с килькой, селедкой и прочими возбуждающими жажду закусками. Торговая точка процветала, а количество сдаваемых тете Соне бутылок росло с каждым днем.

Но однажды Бабашкин развернул местную газету и увидел там письмо читателя Мухина, которое начиналось так:

«В то время, как по всей нашей необъятной Родине все шире развертывается кампания борьбы с пьянством и хулиганством, нельзя пройти мимо того вопиющего факта, что в читальне «Огонек» организована бесшабашная точка — радость алкоголиков…»

Бабашкин, прочитав все до последней строчки, взял телефонную трубку:

— Машин? Читал в газете-то? Во-во… Так вот что: надо немедленно реагировать! Это же пресса! Тут костей не соберешь! Сегодня же им — письмишко: так и так, критику в наш адрес принимаем, меры приняли… Как это какие? Да закрыть к чертовой матери эту читальню! А вместо нее — биллиардную! Тут как раз сигнал поступил: дескать, негде провести культурный досуг, как-то: сыграть в биллиард… Надо же реагировать! Вот так, будь здоров!

МОРАЛЬНЫЙ СТИМУЛ

Начинающий актер маленького провинциального театра Боря Бабешко и не подозревал, что о нем персонально главреж имел конфиденциальную беседу с высоким гостем из областной газеты — театральным критиком Пугачевским, приехавшим на премьеру спектакля «Анна Каренина», где Боря играл роль лакея без слов.

Критик — совсем еще молодой человек в телескопических очках — сидел в главрежском кресле, а сам главреж, умудренный жизнью седовласый старец, расхаживал по кабинету и вкрадчиво говорил, наклоняясь к критику то с одной, то с другой стороны:

— Войдите в его положение, Владимир Михайлович… Все мы знаем — у вас светлый взгляд… Бабешко — актер молодой, у него все впереди!.. Главное, надеюсь, вы не будете отрицать, он — думающий актер, не манекен какой, не робот, ведь у него, если так можно сказать, — озарения…

— Какие еще озарения? — вяло спросил Пугачевский. — Вышел с каким-то отчаянным видом, уставился на господ, будто вот-вот топор достанет, а уходя поглядел на них с ненавистью… Да его тотчас бы выгнали за такое поведение, он лакей или кто?

— Вот-вот! — торжествующе поднял руку главреж. — Именно — не лакей! Он — человек! В глубине души он должен ненавидеть и презирать своих эксплуататоров, и Бабешко пытается показать, как в порабощенном человеке зреет чувство протеста, собственного достоинства… Это, если хотите, — авторство актера! Он утверждает протестующее начало в этой, на первый взгляд, бесперспективной роли.

Пугачевский пожевал губами, как бы пробуя мысль на вкус:

— Может, вы и правы…

— Вот это и попросил бы вас отметить в своей статье, — подкатился к нему главреж. — Вообразите: ищущий актер, он — в поиске, он — на распутье… Ваше доброе слово, напутствие мэтра послужило бы для него большим моральным стимулом, путеводной звездой! Так сказать, старик Державин нас заметил и… та-та-та… благословил!

Несмотря на молодость, Пугачевский был падок на подобные сравнения, и через несколько дней в газете появился подвал «Авторство актера — что это такое?»

О Боре Бабешко там было сказано:

«Стихийная эмоциональность, оригинальная трактовка молодым артистом Бабешко образа лакея убеждают. Сочетание достоверности и обобщения позволяют артисту раскрыть в скупой роли твердую и ясную гражданскую позицию, которая определяется не столько авторским материалом, сколько предельной самоотдачей актера».

Прочитав эти слова, Боря — длиннолицый юноша с кривыми ковбойскими ногами, тореадорскими баками, арестантской стрижкой и в роскошном свитере-балахоне — подчеркнул их красными чернилами, подсчитал количество строк, посвященных другим актерам, сравнил цифры и пошел с газетой в кабинет главрежа. Его длинное лицо изображало отрешенность мыслителя, причастного высших тайн.

— Читали, Сергей Павлович? Заметили-таки нас в верхах, — небрежно сказал он.

Главреж поощрительно похлопал Борю по плечу:

— Ну, как? Рад небось?

Боря пожал плечами манерой, заимствованной из спектакля переводного автора Оскара Уайльда.

— После этого можно тебе и покрупнее роль дать. Как ты думаешь, а?

Боря опять пожал плечами:

— Я, собственно, за этим к вам и пришел… Григорьев опять собирает чемоданы, говорит, где-то на Кавказе ему народного обещают. Вот его роль мне, пожалуй, бы подошла…

— Алексея Каренина? — ухмыльнулся главреж. — Ну это, брат, жирно будет, молод еще… Подрасти сперва.

— Почему — молод? — обиделся Боря. — Я работал над ней. Я ее трактую совсем по-другому.

— Как же ты ее трактуешь?

— А так! — воодушевился Боря. — Здесь эмоциональная