Антон Нечаев - Сибирский редактор Страница 24

Но даже тихий, печальный, временный рай в мире убогой литры невозможен. В прихожей стучат стервозные каблучки, в проеме двери появляется она. Ведьма.

– Ты чего здесь? – набрасывается, не здороваясь.

– А ты чего? – ответ по вопросу.

– Ты это видел? – плохо скрывая торжествующий редкозубый оскал, Марина выплескивает на стол завещание. – Прочти. Предупреждаю – это копия.

Я читаю вполглаза, я и без бумажек догадываюсь, что там изображено.

«Я, Ринат Меркулович Сонев, в твердом уме и при своей памяти завещаю (следует полное имя Марины в родительном падеже) руководство всеми возглавляемыми мною организациями – следует перечень организаций»

– Прям миледи, – усмехаюсь я. – Булку будешь?

От трапезы вдвоем дама отказывается. Она пришла все решить:

– Ключи от редакции сдай, – бросает она. – Так, и что там с Фондом?

Мой роман допечатался. Только вряд ли я буду решать его публикативную участь. Редакционный ключ бросаю на столик.

– Ты не ответил, – в скором раздражении дергается Марина. Рука ее самопроизвольно тянется в сумочку. Я вижу бутылочку детского питания с мутной жижей. – Что с фондом? Отвечай, сволочь, что с Фондом?

41

Каждое утро и вечер в течение трех месяцев шефской болезни я выгуливаю меркуловичевского пса Тихона в наших пригородных лесах и по енисейскому берегу. В пику имени пес-лайка шумный, взрывной; на поводке лезет в драку, без поводка джентельменски обходителен, осторожен. Привыкая к вольной моей манере, с каждой прогулкой все более превращается в панка – белая шерсть бывает порою и не видна из-под слоя птичьих и песьих какашек.

Наверное, в смерти шефа, как в смерти моего деда, как в смерти любого из нас есть и польза для ближних (а кому открыл дед дорогу? Кому его уход «доставил», был выгоден? Всем тем, кто его хоронил – смотрите лица на фотографиях). Одно из моих невольных приобретений вследствие смерти, болезни Меркуловича – краткая дружба с этой безумной нечувствительной собакой, веселым лаем встречавшей своего основного хозяина всего за неделю до его онкокончины. Когда шеф умер, этого живого, непокорного пса пришлось усыпить – меркуловичевские старушки с ним не справлялись. А на моих тридцати метрах жилплощади Тишка бы сдох от тоски. Но наши поэтические прогулки навсегда сохранены в кэше.

Енисей каждое утро разный. Даже когда не меняется погода, а изо дня в день идет снег или безветренно, облик реки все равно иной. То облако висит прямо над поверхностью, то, стоя на берегу, оказываешься вровень с облаком; или абсолютная чистота над водой, и заполошные чайки чертят стремительный охотничий график; то волны берутся непонятно откуда; появляются, исчезают частые у берега мели… Представьте человека со столь изменчивой внешностью: это или актер, тасующий маски, костюмы, или проныра-хамелеон, лицемер, выбирающий себе лики в зависимости от минутной выгоды… Мы с лайкой глядим с обрыва на эту непостоянную реку, следим за ходом воды, за плавным полетом сибирского коршуна, смотрим и успокаиваемся: все пройдет, утечет, исчезнет. Завтра, скоро, когда-нибудь. Только кобчик будет по-прежнему нарезать круги над великими сибирскими скалами. Эту простейшую мысль даже Тихон легко усваивает, но ему тяжело усидеть в задумчивости, он рвется в леса – гонять ворон и спорить с другими псами. «Прости меня, брат, я не смогу тебя взять, – говорю я ему вдогонку, – я знаю, тебя мне предложат, и ты очень мне нравишься, но ты слишком большая собака для моей маленькой конуры. Простишь? Прощаешь?» Не слушая, Тихон виляет хвостом, настырно требуя своего: я бреду слишком медленно или поводок слишком короткий – он не успевает все осмотреть.

42

На поминках по Финнегану после прочтения телеграмм соболезнования внушительно поднялась гордая властная Е. К. и, многозначительно поглядывая в мою сторону, завела прощальную речь, в которой от покойника плавно перетекла к Фонду. Премии на этот год отменялись – траур. Решать и организовывать процесс доверили молодым. Здесь Е. К. совершенно однозначно выпялилась на меня, только что котлетой не кинула.

Сразу за поминками (у Е. К. самолет, она спешила на новую виллу в Мексике) состоялось Фондовское собрание. Тощая тучка загадки моего неожиданно успешного жизнеустройства все не проливалась дождем. Роман я по-прежнему не допускал, хотя, наверное, и не отказался бы – у женщин нет возраста, это заповедь для меня где-то между «не убий» и «не прелюбодействуй». На собрание меня не позвали, но Е. К. подойдя во время поминок, недвусмысленно записала мой телефон.

– Ну все, жизнь удалась, – полушутя, полузавидуя, усмехался сосед по столу Серега Назаровский, получая выговор от сидевших напротив лесби за пользование общей салатной ложкой в личных целях. – Приглянулся ты чем-то этой тете. Смотри, не оплошай!

Вечером Е. К. позвонила густым ровным баритоном известить о том, что отныне все литературные премиальные дела в регионе с соответствующими преференциями и зарплатой буду решать я. Если я сам не против.

– Я конечно не против, – отвечал я, волнуясь, – но можно полюбопытствовать, чем вызвано такое благосклонное ко мне отношение?

– Встретимся, поговорим, – бросила Е. К. – Я тебя наберу.

43

Несмотря на защиту Е. К., шаткость позиций сохранялась. Журнал, оккупированный Мариной, пользовался наработанным годами влиянием; да и сама Ведьма была фигурой заметной: Меркулович формировал значительность своей полюбовницы десятилетиями, окололитературный народ привык к ее имени, без нее ни один проект последних лет не обходился. При ее злорадном противодействии я вряд ли в Фонде и годик-то протяну. Да и в этот годик придется звать ее в жюри, скорее всего, председателем, так что прощайте все мои кандидаты, таланты по моей версии, а по марининой просто выскочки. Но Марина и годик моего присутствия терпеть не желала и, уверенная в своих силах, ожидаемо начала войну: на сайте Фонда вывесила провокативное обращение, обвиняя меня во всех возможных злодействах. Я покуда помалкивал, опасаясь больших диверсий и памятуя о детской бутылочке с мутным содержимым, после которого не просыпаются, лишь несколько раз сдержанно ответил особо зарвавшимся представителям ведьминой банды, на что атаманша, ополоумев от гнева и вседозволенности, возразила матершинным берсерочьим интернет-воплем. Зуб за зуб, слово за слово: мое ответное обращение явилось тут же. В нем я называл ее среднеобразовательной шлюхой, крашеной мандавошкой, двусторонней пиздой, ебливой косулей, трахнутой поэтесской, сосалкой-редактором, сисястой скамейкой, пенисоприемником, спермолизкой, поперечным хуедрочилищем, скважинкой в шоколаде и другими ласковыми словами. Марина, поняв опрометчивость моего хода, почуяв легкий выигрыш, разослала мое обращение по всему литературному сообществу, а фондовскому начальству в первую очередь. Положение стало критическим. Марину из фондовских плотнокошельковых мало кто знал, а если и знал, то от всего сердца жалел об этом… Но публичные скандалы, непарламентские выражения да еще в адрес женщины, женщины, которая вас старше, фи… Это некрасиво. Нехорошо. Неправильно. Ведь вы теперь при должности, работаете с людьми, тут же и власть где-то рядом, да и имя советского классика, вашего крестного папы не надо так без причин позорить, ведь все мы от его имени работаем, награждаем молодых, а тут такое…

Лишь загадочная Е. К. молчала. Наконец, воскресным вечером телефон затрещал по-особому. Верный и дорогой гаджет чуял развязку. Звонила Е. К. И многое встало на место. «Женщин обижать не рекомендуется, – вещала по телефону самая преглавная и самая пребогатая, – Маринка пизда и мандавошка – это все знают. К тому же и змея подколодная, а ты своим закидоном врага себе нажил на сто лет вперед. Обращение свое сними. Но это не главное. Как-нибудь утрясется. У меня к тебе дело есть».

Великая и могучая Е. К., будучи уже пяток лет на пенсии, накатала за годы делового покоя огроменный роман о своей молодости, любовниках, связях, коммерческой деятельности, о взятках и бандитах, о своем времени… Писать-то она написала, но вот не писательница она. Баба не бесталанная и литре не чужая, во времена былые возглавляла Всесибирское общество книголюбов, разъезжала по городкам и городишкам с лекциями про Марину Ивановну да Анну Андреевну. Это потом уже бизнес сжевал любовь к книгам. В мире бизнес-зверей не выжить тихонькой книжной страсти. И литературные навыки отчетами о квартальных доходах не улучшить. Короче, редактор ей нужен. Честный, верный, не жадный, с хорошей родословной и с опытом. И со вкусом. То есть я. Всего-навсего я. Сам по себе я. Такой как есть.