Как Азия нашла себя. История межкультурного взаимопонимания - Нил Грин Страница 76

переводы, китайская Библия была опубликована издательством Баптистской миссии на окраине Калькутты, что послужило толчком к изобретению быстро усовершенствованной серии шрифтов для печати китайских иероглифов. Первые из них были вырезаны из древесины тамаринда, а ранние китайские металлические шрифты были отлиты на том же литейном заводе, который использовался для производства множества арабских и индийских букв, использовавшихся для других переводов. И вот, создавая языковые справочники, переводя важные тексты или заново изобретая китайскую печать, подходящую для европейских технологий, распространявшихся на восток из Бенгалии, христианские прозелиты сделали Калькутту ключевым местом не только для производства знаний о Китае, но и для привязки этой далекой земли к новой морской общественной сфере. Когда знаменитый миссионер Роберт Моррисон (1782-1834) закончил в 1815 году свою "Грамматику китайского языка", он отправил ее из Макао в Калькутту для печати; а когда его монументальный словарь был опубликован в трех частях в течение следующих восьми лет, тяжелое финансовое бремя, связанное с набором такого количества китайских иероглифов, было оплачено за счет субсидии Ост-Индской компании в размере 15 000 фунтов стерлингов.

С середины XVIII века Калькутта все активнее торговала с цинским императорским Китаем, в котором все чаще появлялись торговые суда и рукописные отчеты чиновников Ост-Индской компании. Однако именно миссионеры вынесли в публичную сферу гораздо больше информации о Китае, что вызвало отклик как у китайских, так и у индийских авторов. Так же как в Индии, на Цейлоне и в Бирме печатные технологии были переняты местными деятелями, в Китае новое поколение культурных предпринимателей переняло буквенную, а затем и литографическую технику, внедренную миссионерами через договорные порты Макао, Нинбо, Шанхая и Гуанчжоу (бывший Кантон). Поскольку Шанхай, как до этого Коломбо и Рангун, стал центром второй китайской печатной революции, новая когорта буддийских издателей экспортировала книги и журналы единоверцам в другие страны. Именно в Шанхае в 1931 году был опубликован первый китайский перевод Корана. Его автором был Сайлас Аарон Хардун (1851-1931), иракский еврей, выросший в Бомбее, а затем вслед за многими индийскими купцами сколотивший состояние в прибрежной части британского Китая. С помощью пара и печати, торговли и завоеваний инфраструктура европейской империи соединяла дальние рубежи Азии. На фоне последовавших за этим конкурирующих самопроекций межкультурное взаимопонимание как азиатов, так и европейцев столкнулось с множеством проблем.

Коран Хардуна был втянут в полемику, которая велась от Стамбула до Шанхая, когда рябь откликов на цикл переводов, запущенный христианскими миссионерами, достигла берегов Китая. Однако за столетие, отделявшее китайскую Библию Маршмана от китайского Корана Хардуна и сопутствующих им споров, возник и информационный средний путь. Он состоял из ближневосточных и индийских попыток понять историю, культуру и религии Китая. Спустя пять столетий после морских путешествий адмирала Чжэн Хэ (1371-1433 гг.), спонсируемых Мин, империя, торговля и евангелизм вновь соединили дальние регионы континента, жители которого только учились считать его "Азией".

Так из родных мест Маршмана и Хардуна - Калькутты и Бомбея - был опубликован новый свод знаний на бенгальском, урду, гуджарати и хинди, а также на османском турецком. Однако вплоть до XX века христианские проекции и конфуцианские парадигмы, заложившие основы европейской китаистики в колониальной Калькутте, продолжали влиять на понимание Китая на Ближнем Востоке и в Индии. Но после многочисленных неудачных попыток интерпретировать конфуцианскую историю и культуру к 1920-м годам открытие китайского буддизма и ислама дало восточноазиатское зеркало, через которое индийцы и арабы могли проецировать себя, оценивая другого.

 

Морская кинологическая география

Хотя культурное взаимодействие Ближнего Востока, Индии и Китая обычно представляют себе через модель Шелкового пути, география, сформировавшая современное представление Индии и Ближнего Востока о Китае, была явно морской: Калькутта, Бомбей и Стамбул, а оттуда - внутренние города, такие как Лакнау, Кабул и Тегеран. Мираж преемственности Шелкового пути со средневековыми взаимодействиями очень обманчив. Когда в середине XIX века книги о Китае начали публиковаться на индийских и ближневосточных языках, они представляли собой фактически новое открытие Китая, в котором информационное наследие предыдущих эпох практически не играло никакой роли. Даже когда традиционные торговые караваны продолжали пересекать гималайские барьеры между Цинской и Британской империями, они не могли сравниться с масштабами взаимодействия и информации между такими портовыми городами, как Гуанчжоу и Калькутта.

По иронии судьбы, заманчивая идея Шелкового пути сама по себе была одним из интеллектуальных продуктов морского открытия Китая европейскими державами. 9 Ведь, как мы видели ранее, этот термин был придуман в 1877 году немецким геологом Фердинандом фон Рихтгофеном, которого цинское императорское правительство наняло для поиска потенциальных маршрутов и залежей угля для строительства железной дороги вглубь от побережья. Будучи семантическим потомком железной дороги, Шелковый путь сам по себе был продуктом инфраструктур империи. Поэтому, чтобы понять, как Китай встречался и понимался индийскими и ближневосточными авторами, писавшими в десятилетия по обе стороны от железнодорожной миссии Рихтгофена, нам придется отложить в сторону идею Шелкового пути, которая появилась у азиатских писателей лишь много позже.

Представление о Шелковом пути не только отвлекает внимание от морских маршрутов современного самопознания Азии, но и идиллией легкой связи скрывает проблемы межазиатского взаимопонимания. А Китай представлял собой еще более серьезные интеллектуальные препятствия, чем другие регионы континента. Эти препятствия были не только лингвистическими и орфографическими, связанными с языком и письменностью; они также были концептуальными и теологическими: Китайские конфуцианские и даосские традиции не имели исторических связей или концептуальных общих черт с индийской или ближневосточной культурами. Этот конфуцианско-даосский тупик побудил бы многих интерпретаторов Китая из других регионов Азии смотреть на Китай через более привычные линзы буддизма или ислама. Помимо борьбы за поиск терминов для перевода классических китайских понятий - или даже узнаваемых стандартных способов обозначения религий или написания имен таких фигур, как Конфуций, - огромная древность прошлого Китая создавала проблемы календарного характера. Китай с его иной системой датировки заставлял многочисленных исследователей считаться со сравнительными хронологиями, чтобы согласовать китайское прошлое с историей древней Индии, мусульманского Ближнего Востока и христианской Европы.

Рассматривая каждую из этих проблем и различные попытки их преодоления, в следующих разделах мы рассмотрим широкий спектр работ о Китае, написанных на индийских и ближневосточных языках в период между 1840-ми и началом 1900-х годов. Однако сначала мы рассмотрим имперские инфраструктуры и контакты между портовыми городами, через которые формировалось это новое чреватое последствиями межазиатское знание - связи, которые также определяли первые современные китайские рассказы об Индии.

 

Китайско-индийские имперские связи

К тому времени, когда в первой половине XIX века начала формироваться морская публичная сфера, вовлеченность Ост-Индской компании в дела Китая и участие