Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского Страница 38

Нищий

Он — ветвь неплодная; бродячая звезда;Кортомщик улицы; стервятник без гнезда;Чернец без клобука; архиерей без храма;Он нищей наготой почти затмил Адама;Последыш роскоши; ползучий паразит;О пище вопия, он просит и грозит;Нахлебник страждущих, мятущийся несыто;Беспанцирная желвь; безрогая улита;Обрубок прошлого; теплоподатель вшей;Безродный выродок, пинаемый взашейОт каждой лестницы; клочок зловонной шерсти;Жалчайший на земле отщипок жалкой персти;Скудельный черепок; беспламенная пещь;Укор для христиан; наивреднейший клещ;Гнилого гноища наибеднейший житель;Корзина черствых крох; гроша казнохранитель.

Лишь языком трудясь, промыслит он обед;Где бесполезна речь — он шрамом вопиет,Глаголает культей, увещевает палкой, —Чтоб сострадателю предстать руиной жалкойИ пусть бренчал Орфей на лире золотой, —Шарманкой пользуясь иль дудкою простой,Он львов поукрощать и днесь весьма не промах(Хоть львы — на медяках, ему в кошель несомых).Он вечно празднствует, и, статься бы могло,Я мог бы возлюбить такое ремесло.Зрит жизнь во церкви он, зрит смерть в градоначальне;Заемщика в миру не сыщется бахвальней,Чем он, сулящий рай за каждый медный грош;Он вспомнит о зиме, лишь станет невтерпеж,Когда уже кругом поляжет слой снежинок, —Ошметки собирать пойдет на бутный рынок;Он мерзнет на жаре и греется в мороз,И ни на что притом не сетует всерьез;Одежда есть — добро, а нет — так и не надо:Ползноя Богу он вернет, полснегопада;Он не завидует владетелям ничуть.И все же, Господи, его не позабудь!

Автопортрет живописателя назидательных картинок

Он — зеркало, в каком себя встречает всяк;Повторщик обликов; свежевочный тесак;Кот, запускающий, куда захочет, коготь;Позорщик Истины, дерзающий потрогатьВсе, что лишь кажется; шпион не по вражде;Рот незаклееный; указчик Кто и Где;Художник, кислотой от чьей смердит палитры;Многоглаголатель, язвительный и хитрый.Приятство с пользою он алчет слить в одно —Пусть жертвовать то тем, то этим суждено,Пусть завершенья нет благим его стараньям:Лягливая нога не склонна к притираньям.Иной, ни пользы кто, ни радости извлечьНе хочет — слушать тот сию не станет речь;Но вряд ли Истине свои пошлет упреки,Кто склонен ей внимать и извлекать уроки,Кто, уязвлен, издаст благорассудный глас:«Для хворости моей — горчичник в самый раз!»Бредет по жизни он, отнюдь не поспешая,Для встречных от него опасность есть большая,Что шкуру снимут с них, и без больших затейОставят даже плоть отъятой от костей;Он сыплет в раны соль, вскрывает каждый веред,Все прикровенное — очам передоверит,И, наконец, сведет под переплет одинРяд назидательно представленных картин.Людей стремится он представить в виде пугал,Взыскуя их спасти — стыдит, загнавши в угол,Пусть устрашенному отверзнется уму —Хоть против воли — стать, чем следует ему.Но прочих рисовать — лишь напряженье оку,Себя не взвидишь сквозь туманную мороку,Не высветишь себя огнем своей свечи,Твой будет взор блуждать, как некий тать в ночи;Рекущий о себе — свой образ не упрочит,Вот — книга, а теперь читай ее, кто хочет,Не будь суров, сплеча сужденьями рубя:Дай написавшему на миг узреть себя,Покинь, придирчивость, слова людей и взоры,Да внемлет «Ты еси», кто рек — «Он тот, который», —Безжалостен удел, но он необходим:Кто холодно судил — будь холодно судим.

Виллем Годсхалк ван Фоккенброх

(1634?-1676?)

Хвалебная ода в честь Зартье Янс, вязальщицы чулок в благотворительном сиротском приюте Амстердама[8]

О ты, что, натрудивши руки,Воздвиглась ныне на Парнас,Ты, что радеешь каждый часО поэтической науке,О Зара Янс, воспеть позвольИскусно ты владеешь скольСекретами стиховязания —Опричь вязания чулок;Неповторим твой дивный слог,Не выдержит никто с тобою состязания.

Добротна каждая строка,И я признаюсь поневоле,Что проживет она подолеНаипрочнейшего чулка, —Покинь же дом сиротский, дай намИскусства приобщиться тайнам,Перо послушное держи,Пусть не проворство спиц вязальныхТебя в краях прославит дальных,А звонкие стихи летят чрез рубежи.

Один молодчик с ГеликонаВчера влетел но мне, крича,Что у Кастальского ключаПриказ прочитан Аполлона(Поскольку должный час настал,Чтоб был прославлен капитал,Тот, что твоим талантом нажит), —Бог соизволил повелетьДля всех, творить дерзнувших впредь,Что пишущий стихи — пусть их отныне вяжет.

«Разгрохотался гром; невиданная сила…»

Разгрохотался гром; невиданная силаШвыряла злобный град с разгневанных небес;Клонился до земли непроходимый лесИ горы Севера ползли к порогам Нила;

Рванулась молния из высшего горнила,На тучах прочертив зияющий надрез;Чтоб описать сие — не ведаю словесИ не могу найти такой беде мерила.

Стихия вод морских, влекомая Судьбой,С Землей и Воздухом вступила в смертный бой,И низвергался мир в великую разруху.

В тот час Бирюк с женой стоял среди двора,Меж ними ругань шла: уже пора ПеструхуС теленком разлучать — иль все же не пора.

«На берегу ручья облюбовав лужочек…»

На берегу ручья облюбовав лужочек,Сел Тирсис горестный в тени приятней лип,Стал о возлюбленной рыдать — и каждый всхлипУгрозой был ручью: хлестало, как из бочек.

Филандер сел вблизи: чувствительный молодчикПочел, что ведь и он из-за любви погиб,Он тоже зарыдал, на собственный пошиб:Оглохнешь, рев такой услышавши разочек.

Бродил поблизости еще один пастух,Он им свирели дал, спасти желая слух:Посостязайтесь, мол, — в игре утехи много.

Но заявился тут из темной чащи волк,Рыдательный экстаз пастушьих душ примолк, —На волка ринулись — и кончилась эклога.

«На каменной горе, незыблемой твердыне…»

На каменной горе, незыблемой твердыне,Воздвигнутой вдали земных забот и зол,С которой кажется мышонком крупный вол,Клюкою странника — огромный дуб в долине;

То Господу гора противостанет ныне,Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол,То, покарать решив ни в чем не винный дол,Вдруг уподобится начавшей таять льдине,

То пламя разметет на восемьдесят миль, —Порою только дым да огненная пыльЛетят из кратера со злобой безграничной, —

Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз(Того же хочешь ты как человек приличный),Я и живу теперь, и это мой Парнас.

«Вы, исполинские громады пирамид…»

Вы, исполинские громады пирамид,Гробницы гордые, немые саркофаги,Свидетельствуете верней любой присяги:Сама природа здесь колени преклонит.

Палаццо римские, чей величавый видБыл неизменен в дни, когда сменялись флаги,Когда народ в пылу бессмысленной отвагиЖдал, что его другой, враждебный, истребит.

Истерлись навсегда минувшей славы знаки,К былым дворцам идут справлять нужду собаки,Грязней свинарников чертоги сделал рок, —

Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан,Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок,Носимый третий год, на рукавах заштопан?

Беззаботной Клоримене