Сергей Желудков - Литургические заметки Страница 21

Можно полагать, что переходу на «тайное» чтение литургийных молитв способствовало также, попросту говоря, нерадение священства. Тут имело влияние еще и то обстоятельство, что молитва священника делала большой перерыв в пении. Мы и теперь, «декламируя» разговорной речью длинные молитвы, например, на Водоосвящении или при Венчании, последние слова их возглашаем распевно, чтобы воссоздать тон и вообще песенный стиль Богослужения. В литургии молитвы выпали, остались только распевные наши так называемые «возгласы»... Надо признать, что литургийные молитвы святителя Василия Великого действительно непомерно многословны для всенародного чтения. Молитвы святителя Иоанна Златоуста примерно в три раза короче. Не из этого ли сопоставления и пошло предание, что Златоуст «сократил» литургию святителя Василия? Как будто этим «сокращением» он хотел отнять всякий повод к переходу на «тайное» чтение этих молитв.

Как бы ни объяснять нам теперь это все исторически — факт тот, что сегодня у нас есть Евхаристия для священника, но нет Евхаристии для народа. Для народа осталось только Причащение, приготовленное тайно в закрытом алтаре... А ведь само это слово «литургия» значит — общее дело, общественное Богослужение. У нас это общее дело совершает один священник, возглашая для народа какие-то обрывки молитв Евхаристии. Народ же только присутствует, слушая не молитвы, а пение, искусственно растягиваемое со специальной целью — заглушить молитвы, которые читает священник. Священник при этом не может освободиться от горького «подсознания», что дивная красота этих молитв скрыта от молящейся церкви... Притом же сосредоточенное чтение одних слов, когда в это же самое время хор (а то и народ) поет другие слова — для священника очень трудно; и он постоянно боится, как бы пение не закончилось раньше его чтения, как бы не очутиться ему в тягостной паузе. Выходит, таким образом, что наша литургия неполная не только для народа, но и для самого священника. «Иже общия сия и согласные даровавый нам молитвы», — читает секретно от на рода священник на Третьем антифоне; нет, неправда — это у нас уже не общие молитвы. И ведь кроме одной действительно тайной, личной молитвы священника в начале Херувимской — все литургийные молитвы составлены во множественном числе: мы... Кто же это мы, когда я сам себе читаю и только сам себя слушаю?

Мы говорим: литургия Златоуста. Но Златоуст ужаснулся бы, услышав свою литургию в положении нашего мирянина. Златоуст записал (привожу начало евхаристического канона в вольном русском переводе):

Достойно и праведноТебя воспевать,Тебя благословлять,Тебя хвалить.Тебя благодарить,Тебе поклоняться на всяком месте владычества Твоего.Ибо Ты еси БогНеизреченный,Недоведомый,Невидимый,Непостижимый,Вечный,Неизменный — Ты,и единородный Твой Сын,и Дух Твой Святый.Ты привел нас из небытия в бытие,и отпадших нас — восставил опять,все сделал,доколе нас на небо возвели даровал нам Царство Твое будущее.За все этоБлагодарим Тебя,и единородного Твоего Сына,и Духа Твоего Святаго —за все, что мы знаем,и чего не знаем,за явные и тайные благодеяния Твои,бывшие над нами.Благодарим Тебя и за службу сию,которую Ты изволишь принимать из наших рук,Хотя Тебе предстоятбесчисленные множестваархангелов и ангелов,херувимы и серафимы,многоочитые, окрыленные,которые победную песнь поют,воспевают, взывают, говорят:«Свят, Свят, Свят Господь Саваоф»...

    Из всего этого Златоуст услышал бы у нас только возглашение священника из закрытого алтаря: «Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще»... Оторванное от текста придаточное предложение. Не может быть никакого сомнения, что Златоуст не примирился бы с такой нашей нелепостью. Она должна быть исправлена. Но как это сделать?

41

 ...Из закрытого алтаря раздается возглас священника, и всегда в этом чувствуется что-то неладное. Все равно, как если бы разговаривать с гостем, крича из другой комнаты. Почему затворился священник от нас, молящейся церкви? Почему он произносит только оборванные концы фраз? Говорят, что он читает молитвы от нашего имени в то время, пока поют. Но зачем он скрывает от нас наши молитвы?

Священник затворился, а церковь осталась в распоряжении певчих. Им дела нет до священника, они поглощены исполнением какой-нибудь «Милости мира». Это — унылая или бравурная композиция, неестественно растянутая и кудрявая, с многократными повторениями слов... Трудно сказать что-нибудь об идейном содержании этой музыки; ее практическое назначение — как-то заполнить время «тайных» молитв священника. Он уже закрыт иконостасом, теперь надо заслонить еще какими-нибудь звуками секретные его молитвы. Регенту приходится терпеть его «возгласы», после которых приходится снова задавать или менять тон, так что после слов священника следует сначала не пение, а какое-нибудь там «си-соль-ми-си-ре-фа-ре-си», — и только после этого уже наконец «аминь». До сих пор с мучением вспоминаю, как в Смоленске будничный регент произносил при этом не названия нот, например, не «до-ля-фа», а громко возглашал: «у-лю-лю»...

Считается, что никак нельзя петь ничего «простого». Считается, что всякий раз нужно непременно менять «номера» и петь что-нибудь «новенькое». Ужасные провинциалы эти певчие, даже и в столицах... Так они загораживают своим пением от народа Евхаристию, молитвы которой в это время читает загороженный еще иконостасом священник. А народ мается от незнакомой, обычно к тому же и плохой или плохо исполняемой музыки. Кто старается уединенно молиться, кто размышляет о домашних делах, а кто и поворачивается уходить... И это — центральный момент Евхаристии! Если сумели мы так испортить свою литургию — то надо ли удивляться постигшим Церковь испытаниям?

42

 До чего доходит непонимание литургии. В семинарии один иеромонах заметил, что служащий с ним благоговейный диакон тоже читает евхаристические молитвы; иеромонах остановился и строго запретил диакону читать молитвы.

В соборных служениях — как бы хорошо архиерею или старшему священнику читать литургийные молитвы вслух хотя бы для сослужащего духовенства... Но нет — каждый уединяется и смотрит в свою книжечку.

Молитву «Царю Небесный» и другие перед началом литургии духовенство читает «для себя» наперебой с чтением «для народа» заключительной молитвы Часов. Архиереи устраивают это среди храма, так что народ не знает, кого слушать. Трисвятое, «Верую», «Отче наш» духовенство читает в алтаре отдельно, «для себя», опережая пение. Удивительное непонимание.

Недостойное стремление клира отделиться от народа и «засекретить» от него общецерковные молитвы проникло и в другие службы. Вот, например, «бесконечно трогательная» (Флоренский) молитва Первого часа:

Христе, Свете истинный,просвешаяй и освешаяй всякого человека,грядущего в мир! Да знаменается на насСвет Лица Твоего,Да в нем узримСвет  Неприступный.И исправи стопы нашак деланию заповедей Твоих,молитвами Пречистыя Твоея Матереи всех Твоих святых.Аминь!

    Не редкость встретить священника, который произносит это приходу, вполголоса, а то даже заставляет певцов заглушать себя пением. Стихи на «Бог Господь», стихи на прокимнах (все это надо бы диакону петь) тоже всюду скрывается за пением хора. Великое Повечерие заканчивается краткой и сильной древней ектенией:

Помолимся:О ненавидящих и любящих нас!О милующих и служащих нам!О заповедавших нам, недостойным, молитися о них!О в мори плавающих!О избавлении плененных!О в немощах лежащих!...

    И вот едва ли не повсеместно эти прошения произносятся нарочито неслышно для народа, во время беспрерывного пения «Господи, помилуй». При хиротонии одновременно, не слушая друг друга, диакон или священник произносит ектению, епископ читает молитвы, а хор поет «Кирие, элейсон»... Что же нам смеяться над до-Никоновским «многогласием»: оно продолжается у нас и сегодня в святейших моментах церковного Богослужения, и корень этого зла все тот же — вера в магическую силу как бы то ни было произнесенных слов и отъединение клира от народа, сиречь от Церкви.