Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра Страница 21

позволяющие им в будущем преодолевать решающие испытания в земных битвах, исследуя и отбирая в небесном пространстве само прошлое земного шара и его человечества, историю и цивилизации, а также прошлое отдельных людей, если необходимо, которые рассеяны и смешаны в эфирных волнах, колеблющихся, увековечивающихся в Невидимом, и остаются сфотографированными, запечатленными как в зеркале в этих волнах, сохраняясь вместе с другими образами, так же как в сознании созданий запечатлеваются их собственные действия, их ежедневные поступки.

Таким образом, мы прошли через несколько аллей белого парка и достигли центрального здания, где находилось руководство этой группы посвященных ученых, работавших в больнице.

Жеронимо прибыл в приемную кабинета директора, и Жоэл удалился, оставив его в руках ассистента, который проводил его в комнату, где широкие окна открывали вид на сад. Это был кабинет, своего рода гостиная, украшенная в индийском стиле. Тонкий аромат какой-то неизвестной нашему обонянию эссенции восхитил нас, одновременно еще больше пробуждая наше восхищение совершенством аппарата, стоявшего перед нами. Легкая занавеска, гибкая и мерцающая, колыхнулась в дверях, и появился генеральный директор больницы.

Одним прыжком бедный Жеронимо, который сидел, попытался встать, и его первым жестом было бегство, в котором ему помешал его сопровождающий.

Перед ним стоял мужчина сорока-пятидесяти лет, строго одетый по-индийски, в белом тюрбане, где сверкал прекрасный изумруд, в тунике с широкими рукавами, с поясом на талии и типичными сандалиями. Смуглое лицо отличалось классической чистотой линий, а из его ярких и проницательных глаз исходили искры интеллекта и магнетического проникновения. На безымянном пальце левой руки он носил драгоценный камень, похожий на тот, что был в тюрбане, который, возможно, отличал его как мастера среди других членов группы врачей, служащих в Больнице Марии Назаретской.

Изумленные, как и сам Жеронимо, мы почувствовали сильное притяжение к этой благородной фигуре.

Ассистент Ромеу, ибо так его звали, сказал директору:

— Дорогой брат Теокрито, вот наш брат Жеронимо де Араужо Сильвейра, который так нас беспокоит… Он хочет навестить свою семью на Земле, так как считает, что больше не может смириться с соблюдением принципов нашего учреждения… И утверждает, что предпочитает накопление горестей ожиданию лучшего момента для того, чего он желает…

Непочтительно прерывая, взволнованный представленный сказал:

— Это правда, господин Принц! — Ибо он вообразил себя в присутствии монарха — Я предпочитаю снова погрузиться в водоворот боли, из которого недавно вышел, чем дольше терпеть тоску, которую я испытываю из-за отсутствия новостей о моей семье… Если действительно нет непреклонного запрета в законах, допускающих такую возможность, я умоляю ваше высочество о великодушии позволить мне снова увидеть моих детей… О! Мои дорогие дочери! Как они прекрасны, сударь! Их трое и один сын; Аринда, Мариета, Маргарита, которую я оставил в семь лет, и Альбино, которому было уже десять… Я страдаю от такой тоски, Боже мой! Мою жену зовут Зулмира, красивая женщина и весьма образованная… Я в отчаянии и не могу обрести покой, чтобы понять мое нынешнее странное положение… И поэтому смиренно прошу ваше высочество сжалиться над моей тоской.

Искрящиеся глаза директора с нежностью остановились на беспокойном духе этого человека, который еще долго не научится владеть собой. Он смотрел на него доброжелательно, с жалостью к умственной дисгармонии просителя, угадывая великие битвы, которые тому предстоит пройти, прежде чем он достигнет отречения или смирения. Удивленный Жеронимо, который думал, что находится перед привычными земными бюрократами, к которым он привык, заметил в этом пытливом взгляде смирение слезы, дрожащей на ресницах.

Благородный мужчина мягко взял его под руку и усадил перед собой на удобную подушку, в то время как Ромеу почтительно наблюдал стоя. Индус предложил самоубийце стакан кристально чистой воды, который сам же и налил. Португалец выпил его, не в силах отказаться, а затем, успокоившись, принял позу ожидания ответа на свою просьбу.

— Друг мой! Иероним, брат! — сказал Теокрит. — Прежде чем ответить на твою просьбу, я должен прояснить, что я не принц, как ты предполагаешь, и поэтому у меня нет титула высочества. Я просто дух, который был человеком, который, прожив, страдая и работая в нескольких жизнях на Земле, узнал в этом путешествии нечто, связанное с самой Землей. Я горжусь тем, что являюсь слугой Иисуса Назарянина, хотя и очень скромным, бедным заслугами, окруженным господами. Я смиренный работник, который вместе с вами, страдающими, делает первые шаги в возделывании виноградника Божественного Учителя, временно назначенный по Его великодушному приказу на службу Марии Назаретской, Его августейшей Матери.

Между нами двоими, Иероним — тобой и мной — есть очень небольшая разница, короткая дистанция: я прожил большее количество жизней на Земле, страдал больше, работал немного больше, научившись, таким образом, лучше смиряться, всегда отрекаться из любви к Богу и контролировать собственные эмоции; я наблюдал, боролся с большим рвением, получив, таким образом, больший опыт. Как видишь, я не правитель этих владений, а простой работник Легиона Марии, единственного величества, которое управляет этим Исправительным Институтом, где ты временно находишься. Твой старший брат, вот истинное качество, которое ты должен во мне видеть… Я искренне желаю помочь в решении серьезных проблем, от которых ты страдаешь… Поэтому называй меня братом Теокритом, и ты будешь прав…

Он сделал короткую паузу, обводя прекрасными глазами туманную бесконечность, которая угадывалась за окнами, и продолжил:

— Ты хочешь снова увидеть своих детей, Иероним?… Это справедливо, друг мой! Дети — это частицы нашего нравственного существа, любовь к которым дарит нам высшие эмоции, но часто также приносит серьезные огорчения. Я понимаю твое сильное беспокойство любящего отца, ибо знаю, что ты любил своих детей искренне и самоотверженно. Мне известна тяжесть твоих нынешних сомнений, вдали от твоих любимых, которые остались там, в Порту, лишенные твоего руководства и защиты. Я тоже был отцом и тоже любил, Иероним. Учитывая твои чувства и сравнивая их с моими, я скорее одобряю, чем осуждаю твою просьбу, потому что она многое говорит в пользу твоего уважения к семье. Однако, я ни в коем случае не посоветовал бы тебе покидать это место, где ты так мучительно избавляешься от влияния земных условий, даже на час, чтобы узнать о своих детях…

— Господин! С должным уважением к вашей власти, умоляю о сострадании… Речь идет о быстром визите… я даю вам слово чести, что вернусь… ведь я хорошо знаю, что я всего лишь пленник… — сказал он нетерпеливо, вновь теряясь в своей привычной умственной путанице.

— Даже так, я не одобрю исполнение этого желания в данный момент, хотя и считаю его справедливым… Научись немного сдерживать порывы своего характера, Иероним!