Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука - Говард Пайл Страница 7

Это была приятная, мирная жизнь, но вот ей пришел конец. Отто было почти двенадцать лет.

Однажды в солнечный ясный день около полудня, маленький Отто услышал, как внизу во дворе зазвонил колокольчик привратника: дон! дон! Наставником мальчика был назначен брат Эммануил, и как раз в это время Отто заканчивал свои уроки в келье доброго монаха. Однако при звуке колокольчика он навострил уши и прислушался, потому как в этом отдаленном месте посетители были редки. Интересно, кто бы это мог быть. Пока мысли его блуждали далеко, занятия продолжались.

–Postera Phoeba lustrabat lampade terras,– продолжал брат Эммануил, неумолимо проводя ороговевшим ногтем по строчкам,– humentemque Aurora polo dimoverat umbram[2], – урок затягивался.

В этот момент снаружи, в каменном коридоре, послышались шаги обутых в сандалии ног, и в дверь к брату Эммануилу легонько постучали. Это был брат Игнатий, он сообщил, что настоятель пожелал, чтобы маленький Отто пришел в трапезную.

Когда они пересекали двор, Отто увидел группу вооруженных людей в кольчугах, одни сидели на конях, другие стояли у луки седла. «Вот молодой барон», – услышал он хриплый голос одного из них, и все повернулись и уставились на него.

В трапезной рядом со старым добрым настоятелем стоял незнакомец, и кто-то из братьев приносил еду и вино и ставил на стол, чтобы он подкрепился. Это был огромный, высокий, широкоплечий мужчина, рядом с которым настоятель казался тоньше и слабее, чем когда-либо.

Незнакомец был облачен в сверкающий доспех из пластин и колец, поверх которого был наброшен свободный плащ из серой шерстяной материи, доходивший до колен и стянутый на талии широким кожаным поясом с ножнами. В руках он держал огромный шлем, который только что снял с головы. Его лицо было обветренным и грубым, а на губах и подбородке покрыто жесткой щетиной, когда-то рыжей, а теперь словно присыпанной инеем.

Брат Игнатий пригласил Отто войти и закрыл за ним дверь. Мальчик медленно шел по длинной комнате, глядя на незнакомца удивленными голубыми глазами.

Маленький Отто всегда искал одну и ту же картинку

– Ты знаешь, кто я, Отто? – спросил рыцарь в доспехах низким хриплым голосом.

– Мне кажется, вы мой отец, – ответил Отто.

– Да, ты прав, – сказал барон Конрад, – и я рад, что эти монахи-молочники не позволили тебе забыть ни обо мне, ни о том, кто ты сам.

– И тебе приятно будет узнать, – сказал аббат Отто, – что здесь никто не сбивает молоко, кроме брата Фрица, мы в Санкт-Михаэльсбурге делаем вино, а не масло.

Барон Конрад разразился громким смехом, но печальное и задумчивое лицо аббата не озарилось и тенью ответной улыбки.

– Конрад, – сказал он, обращаясь к собеседнику, – позволь, я еще раз попробую убедить тебя не забирать отсюда ребенка, его жизнь никогда не станет твоей жизнью, потому что он не приспособлен для этого. Я думал… – сказал он после минутной паузы, – …думал, что ты намеревался поручить заботу о нем – этом сироте – Вселенской Матери-Церкви.

– Да? Ты и вправду так думал? – удивился барон. – Ты думал, что я собираюсь отдать этого мальчика, последнего из Вельфов, в руки Церкви? Что же тогда стало бы с нашим именем и славой нашего рода, если бы все закончилось для него монастырем? Нет, дом Вельфов – это Дракенхаузен, и там последний представитель рода будет жить так, как жили до него его предки, отстаивая свои права силой и мощью своей правой руки.

Настоятель повернулся и посмотрел на мальчика, который, пока они разговаривали, переводил изумленный взгляд с одного на другого, широко раскрыв глаза.

– И ты думаешь, Конрад, – мягко, терпеливо продолжал старик, – что это бедное дитя сможет отстаивать свои права силой своей правой руки?

Барон проследил за взглядом аббата и ничего не сказал.

В последовавшие несколько секунд тишины маленький Отто простодушно задавался вопросом, что предвещал весь этот разговор. Зачем его отец приехал сюда, в Санкт-Михаэльсбург, внеся в сумеречную тишину монастыря блеск и звон своих сияющих доспехов? Почему он говорил о сбивании масла, когда весь мир знает, что монахи Санкт-Михаэльсбурга делают вино?

Глубокий голос барона Конрада прервал недолгую паузу.

– Если вы превратили мальчика в молочницу, – выпалил он, – я благодарю Небо, что еще есть время сделать из него мужчину.

Аббат вздохнул.

– Ребенок твой, Конрад, – сказал он, – да будет воля благословенных святых. Возможно, если он поселится в Дракенхаузене, он сможет сделать вас лучше, вместо того, чтобы вы сделали его хуже.

В этот момент маленький Отто прозрел, он понял, что означали все эти разговоры, почему его отец пришел сюда. Ему предстояло покинуть счастливую, солнечную тишину монастыря Белого Креста и отправиться в тот огромный мир, на который он так часто смотрел с высокой, продуваемой ветрами колокольни на крутом склоне холма.

Глава VI

Как Отто жил в драконовом доме

Ворота монастыря были широко распахнуты, мир лежал за ними, и все было готово к отъезду. Барон Конрад и его воины уже вдели ноги в стремена, молочно-белая лошадь, которую привели для Отто, ждала его рядом с большим конем его отца.

– Прощай, Отто, – сказал старый добрый аббат, наклонился и поцеловал мальчика в щеку.

– Прощайте, – просто и спокойно ответил Отто, и сердце старика сжалось от того, что ребенок, казалось, так мало горевал при прощании.

– Прощай, Отто, – сказали монахи, стоявшие вокруг, – прощай, прощай.

Тут бедный брат Иоахим вышел вперед, посмотрел в лицо мальчику, сидевшему на лошади, и взял его за руку.

– Мы еще встретимся, – сказал он со своей странной, отсутствующей улыбкой, – но, может быть, это будет в Раю, и там, может быть, нам позволят лечь на колокольне Отца и посмотреть вниз на ангелов во дворе внизу.

– Да, – ответил Отто и тоже улыбнулся.

– Вперед, – крикнул барон низким голосом, и со стуком копыт и звоном доспехов они тронулись в путь, а большие деревянные ворота закрылись за ними.

Они спустились по крутой извилистой тропинке и оказались за пределами монастыря, в огромном мире, на который Отто и брат Иоахим так часто смотрели с деревянной колокольни Белого Креста на Холме.

– Тебя учили ездить верхом священники в Михаэльсбурге? – спросил барон, когда