Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века - Александрос Пападиамандис Страница 5

По мнению М. Пери, героиня не является просто «объектом описания и обсуждения», она — «носитель идеологии, самостоятельный субъект»[18]. Это похоже на Достоевского, так как главная особенность русского писателя — идеологичность его персонажей: основу образа составляет идея, а человек является носителем не столько поступков, сколько идеи. Или, точнее, идея становится в нем поступком[19].

В повести «Убивица» автор также всеведущ. В отличие от повествователя в «Преступлении и наказании», он выражает свою позицию менее эксплицитно, реже вмешивается в повествование. Рассмотрим несколько примеров, когда это происходит. Первый — в самом начале, еще до первого убийства, совершенного Франгоянну[20]: «Франгоянну уже несколько дней жадно поджидала, когда у девочки случится судорога — ведь тогда она точно не выживет, но, к счастью, этого не происходило».

Эта поразительная цитата не случайно находится в фокусе внимания исследователей. Еще до совершения всех преступлений автор, играя словами и опираясь на диссонанс «жадно» и «к счастью», уже вступает во внутренний конфликт с героиней и подготавливает читателя к мрачному развитию событий.

В том же ракурсе очень интересен следующий эпизод с Ксенулой. Когда будто бы благодаря пожеланию Франгоянну девочка падает в колодец, мы читаем следующее[21]: «Неужели Господь (она правда посмела такое подумать?) услышал ее пожелание, и ей даже не пришлось прикладывать рук, всего-то достаточно пожелать — и ее желание будет услышано».

На наш взгляд, очевидно, что в скобках ремарка автора, ужасающегося логике своей героини. Хотя существует другое мнение, что это косвенная речь самой героини и так выражается ее религиозный страх перед тем, что она делает. С точки зрения таких исследователей, которые решительно не хотят признать того, что Пападиамандис отчасти разделяет идеологию своей макабрической героини, это первое проявление совести, которая потом будет мучить старуху кошмарами и галлюцинациями. Подобная позиция кажется нам неоправданной, создается впечатление, что критики боятся объективно оценить диалектику взаимоотношения автора и героини. Интересно, что эту же ремарку использует и Сонье, но для доказательства прямо противоположного тезиса. Основываясь на данной цитате, он строит теорию о том, что для автора в «Убивице» главная героиня является чем-то большим, чем просто героиня романа, она не находится под его властью, а сосуществует с ним[22]. Последнее утверждение, как уже было сказано, применимо и к Достоевскому.

Мысли, что для Пападиамандиса Франгоянну является особенной героиней, Сонье находит два автобиографических подтверждения в самой повести. Первое — это название сосны, под которой спасалась мать главной героини, известная ведьма, и которая, по мнению Е. Алисидиса, олицетворяя Природу, выстраивает некоторую логическую цепочку воплощения материнского начала (то, что он называет «μητρότητα»). В основании этой цепочки находится сосна семейства Мораитисов («Πεύκος του Μωραΐτη»), а далее идут мать Франгоянну Дельхаро, сама Франгоянну, ее дочери и, возможно, внучки[23]. Очень важно, что к роду «Μωραΐτης» принадлежала мать самого Пападиамандиса. По мнению Сонье, тот факт, что в романе в истоках «материнской» генеалогии главной героини находится имя родственника писателя, да еще и по материнской линии, отражает личное отношение автора к Франгоянну.

Второе автобиографическое доказательство того, что Франгоянну чрезвычайно близка писателю, мы находим в словах песенки, которую вспоминает мучимая кошмарами героиня «ωσάν μοιρολόγι» («как причитание»)[24].

«Μαννούλα μου, ήθελα να πάω, να φύγω, να μισέψω, τον ριζικού μου από μακριά την πόρτα ν’ αγναντέψω.Στο σκοτεινό βασίλειο της Μοίρας να πατήσω, κ’ κεί να βρω τη μοίρα μου, και να την ερωτήσω…»

«Мамочка, как бы хотела я скрыться и навсегда убежать и за дверью участи своей издалека наблюдать. В темное царство Судьбы ступить и там найти судьбу свою и ее спросить…»

Это отрывок из стихотворения самого Пападиамандиса «К моей матери», в котором прослеживаются проходящие через всю повесть два мотива: связь с матерью и мрак на душе. Конечно, сложно устоять от соблазна отождествить самого писателя с его героиней. Ги Сонье по этому поводу заметил: «Исходя из разных точек зрения, Франгоянну, нравится нам это или нет, ЕСТЬ сам Пападиамандис, возможно, даже больше, чем Флобер — мадам Бовари».

На этом можно было бы поставить точку. Но повесть Пападиамандиса не приемлет окончательных суждений — все в ней открыто. Она продолжает идти к читателю, но окончательно к нему не пришла — неясно, придет ли когда-нибудь. История написания «Убивицы» — это в какой-то степени и история рецепции, история прочтения выдающимся греческим писателем текста Достоевского. И здесь захватывающе интересной становится диалектика взаимоотношения перевода и творчества.

Можно сказать, что гений Достоевского подарил Греции ее самую загадочную и, возможно, лучшую повесть — по крайней мере, явился одним из факторов, приведших в действие спусковой крючок фантазии писателя. Так же, как философские открытия Михаила Бахтина, теория полифонизма и диалогизма стали следствием его прочтения Достоевского. Воистину — неисповедимы пути литературы…

Ф. А. Елоева, А. М. Резникова

Убивица

Глава 1

Сомкнув веки и опустив голову на приступок камина, который в народе называют фугоподаро[25], бабка Хадула Франгисса жертвовала своим сном, бодрствуя у колыбели больной внучки. Что до роженицы, матери несчастного младенца, то она недавно заснула на низком топчане.

Подвешенная лампа мерцала у камина. Света от нее не было, она лишь отбрасывала тень на немногочисленную убогую мебель, казавшуюся ночью чище и наряднее. От трех наполовину истлевших головешек и большого бревна камин заполнился пеплом, а пылающие угли да слабо потрескивающий огонь навевали старухе сквозь дремоту образ ее младшей дочери, Криньо. Если бы та сейчас была в комнате, она бы тихо пропела: «Если он друг, да будет он счастлив, если же враг, пусть лопнет…»

Хадула, которую также звали Франгоянну, или просто Янну[26], была статной женщиной около шестидесяти лет, с суровыми чертами лица и мужским характером. Над верхней губой у нее виднелись маленькие усики. Размышляя о своей жизни, она приходила к выводу, что не делала ничего иного, как только обслуживала других. Девочкой она обслуживала родителей. Выйдя замуж, стала служанкой собственному мужу, однако благодаря своему характеру и отсутствию оного у супруга она была ему также опекуншей. С рождением детей Хадула превратилась в их рабыню. Когда же дети обзавелись своими детьми, старуха стала заботиться о внуках.

Девочка родилась две недели назад. У ее матери были тяжелые роды. Это она спала на кровати — старшая дочь Франгоянну, Дельхаро Трахилена. Они поторопились крестить ребенка на десятый день, так как девочка тяжело болела: ее мучил кашель, сыпь и периодические