Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви - Реймонд Карвер Страница 49

и в тот же год добился избрания в «Омега Пси» – национальное общество журналистов. Стал членом Английского клуба, был приглашен в камерный студенческий оркестр – а ведь он уже три года как забросил свою виолончель. И успешно провел избирательную кампанию: стал старостой старшего курса. Вот тут-то он и встретил Мариан Росс – завлекательно бледную, стройную девушку, которая однажды села рядом с ним на семинаре по Чосеру.

У Мариан Росс были длинные волосы, она предпочитала свитеры с высоким горлом и всюду ходила с кожаной сумкой, свисавшей с плеча на длинном ремне. Ее огромные глаза, казалось, могли вобрать в себя и в один миг осознать все окружающее. Ральфу нравилось появляться с Мариан на людях. Они вместе ходили в «Бочонок» и в другие места, где бывали все их сокурсники, но не допускали, чтобы эти развлечения и даже помолвка, не замедлившая последовать в весенние каникулы, помешали занятиям. Оба проявили себя как весьма серьезные студенты, поэтому и те и другие родители дали добро грядущему браку. Весной Мариан и Ральф проходили практику в одной и той же школе в Чико[41], а в июне вместе сдали выпускные экзамены. Две недели спустя они обвенчались в епископальной церкви Святого Иакова.

Накануне свадьбы, держась за руки, они поклялись в браке своем до конца дней сохранить волнующую тайну любви.

Медовый месяц они провели в Гвадалахаре[42]: отправились туда на машине. С удовольствием бродили по дурно освещенным музеям и разваливающимся храмам, делали покупки в магазинчиках и лавчонках и обследовали рынок. Однако втайне Ральф испытывал тягостное отвращение к грязи и убожеству, к откровенной похоти, бросавшимся в глаза, и всей душой стремился назад, в безопасность и благополучие Калифорнии. Но одно впечатление, которое осталось в его памяти на всю жизнь и тревожило душу больше всего, не имело отношения к мексиканским обычаям и уровню жизни. К Мексике вообще…

Как-то под вечер, уже темнело, Ральф возвращался домой. Поднимался по пыльной дороге наверх к «касите» – домику, который они снимали. Мариан стояла, облокотившись о чугунные перила балкона, совершенно неподвижно. Длинные волосы спадали прядями по плечам, переливались на грудь. Мариан не заметила мужа, смотрела в другую сторону, куда-то далеко. На ней была белая блузка, шею обвивал легкий алый шарф. Ральф видел, как напряжена под белой тканью ее грудь. Он шел, неся под мышкой бутыль темно-красного дешевого вина, и вся эта картина показалась ему сценой из какого-то фильма, полной драматического значения; главным действующим лицом была Мариан; ему же в этой сцене роли не нашлось.

Перед отъездом в Мексику они оба получили работу в средней школе в Юрике – городке на северо-западе Калифорнии. Год спустя, когда оба почувствовали, что эта школа и этот город – именно то, что им нужно, они решили здесь обосноваться и сделали первый взнос за дом в районе Файер-Хилл. Ральфу казалось, хотя он и не особенно задумывался об этом, что он и Мариан прекрасно понимают друг друга, по крайней мере настолько, насколько это возможно между мужем и женой. Более того, Ральфу казалось, что он понимает и себя, знает, на что способен, на что не способен и к чему стремится в меру своих скромных возможностей.

Подрастали детишки. Дороти было уже пять, Роберту – четыре. Вскоре после того, как родился Роберт, Мариан предложили место преподавателя французского и английского языков на младших курсах колледжа, на окраине города. А Ральф продолжал работать в школе. Они считали свой брак счастливым, и только один эпизод омрачал безоблачное небо их семейной жизни. Впрочем, это было в далеком прошлом, два года тому назад, зимой. Они с тех пор не говорили о случившемся, но Ральф иногда думал об этом. Более того, признавался он себе, думал об этом все чаще и чаще. Все чаще и чаще отвратительные видения, немыслимые подробности вставали перед его взором. Поскольку его преследовала мысль, что однажды жена изменила ему с неким Митчеллом Андерсоном.

А теперь было воскресенье, ноябрьский вечер, и дети уже спали. Ральф клевал носом над ученическими тетрадками под тихие звуки музыки, доносившейся из кухни. Там было включено радио и Мариан гладила белье. Ральф чувствовал, что беспредельно счастлив. Какое-то время он еще сидел, невидящим взором уставившись на расплывающиеся строчки, потом сложил тетрадки стопкой и выключил настольную лампу.

– Все, дорогой? – с улыбкой спросила Мариан, когда он появился в дверях кухни. Она сидела на высоком табурете, а утюг поставила на попа, как будто заранее знала, что муж сейчас войдет.

– Какое там! – ответил он и, скорчив страшную рожу, швырнул тетрадки на кухонный стол. – Ни черта подобного!

Мариан рассмеялась. Смех у нее был удивительно приятный – веселый и какой-то светлый. Она подставила ему щеку для поцелуя, он легко коснулся губами теплой кожи. Вытащил из-под стола стул, сел и откинулся на спинку; стул закачался на задних ножках. Ральф смотрел на жену. Она улыбнулась ему и опустила глаза.

– Совсем засыпаю, – сказал он.

– Кофе хочешь? – спросила она, потянулась к кофеварке, пощупала блестящий бок тыльной стороной ладони; он помотал головой.

В пепельнице дымилась сигарета. Мариан поднесла ее к губам, затянулась, по-прежнему глядя в пол, и положила сигарету обратно в пепельницу. Взглянула на мужа, и глаза ее потеплели. Высокого роста, с гибким, податливым телом и упругой грудью, она была очень хороша. Узкие бедра, нежный цвет лица, чудесные, широко раскрытые глаза…

– Ты когда-нибудь вспоминаешь о той вечеринке? – спросила она вдруг, подняв на него глаза.

Он был ошеломлен. Стул опустился на все четыре ножки.

– О какой вечеринке? О той, два или три года назад?

Она кивнула.

Он подождал немного и, когда дальнейших комментариев не последовало, спросил:

– Ну и что там было? Раз уж ты сама заговорила об этом, что там было? – Помолчали. Ральф снова начал: – В общем, он тебя все-таки поцеловал тогда, верно? То есть я все равно ведь знаю. Попытался он тебя поцеловать или нет?

– Просто я думала об этом, – сказала Мариан, – вот и спросила. Больше ничего. Просто я иногда вспоминаю этот вечер.

– Ну, он тебя все-таки поцеловал, да? Ответь же мне, Мариан.

– А ты часто вспоминаешь этот вечер?

– Да нет, не очень, – ответил он. – Это ведь давно было. Три или четыре года назад. Можно уже рассказать. Давай рассказывай. Я ведь по-прежнему добрый старина Джексон – забыла?

Они оба засмеялись. Потом она сказала:

– Да. Он поцеловал меня. Раза два-три. – И улыбнулась.

Он понимал, что и ему следует точно так же улыбнуться, но не мог. Сказал:

– А раньше ты говорила, что нет. Ты говорила, что он просто обнял тебя одной рукой, когда вел машину. Что же было на самом деле?

«Зачем ты это