Как читать книги? - Вирджиния Вулф Страница 30

глубоко и полно в них вжиться – это только половина дела! Если мы хотим сполна насладиться книгой, нам необходимо довершить процесс, обобщив все множество мимолетных впечатлений и увязав их в единое целое. Но не сразу! Сразу не получится: дайте впечатлениям отстояться; пусть уляжется буря чувств, поднятая несогласием и желанием поспорить с автором,– отложите книгу в сторону, отправляйтесь гулять, беседуйте с друзьями, займитесь букетом роз – оборвите засохшие лепестки, или, на худой конец, поспите. Предоставьте это дело природе, и, поверьте, вы сами не заметите, как книга вернется к вам – но уже в другом качестве: всплывет в памяти как целое. А книга, воспринятая как целое, это совсем не то, что книга, проглоченная частями или даже за один присест. Теперь уже мозаика впечатлений более или менее отстоялась; постройка открылась со всех сторон: мы видим теперь, что это амбар, или свинарник, или собор. Вот теперь можно сравнивать: как порой мы соотносим архитектурные сооружения, так теперь мы можем сопоставлять между собой книги. И сразу меняется отношение: если раньше мы были заодно с писателем, то теперь мы ему судьи, и судьи очень строгие, настоящие зоилы, точно так же, как раньше, в пору дружбы с писателем, мы были не разлей вода. Да и как иначе? Книги – те же преступники, ведь мы убиваем на них столько времени и душевных сил! К тому же они представляют опасность для общества, они злейшие его враги,– подрывают устои, выливают грязь, плодят обман, отравляют воздух нездоровыми и вредоносными бациллами! Нет, с ними надо по всей строгости, если сравнивать, то устанавливать планку надо повыше: соотносить только с самыми крупными величинами. А величины – вот они, далеко ходить не надо: просто вспомнить прочитанное, образы, которые мы держим в памяти благодаря составленному впечатлению: «Робинзона Крузо», «Эмму», «Возвращение на родину». Вот с ними-то и нужно сравнивать романы, даже самые свежие или самые никудышные: с образцами, с лучшими произведениями своего жанра. И то же самое с поэзией: как только мы почувствуем, что больше не пьяны ритмом, что магнетизм слов поослаб, стихи всплывут у нас в памяти как образ, как видение, и вот его-то нам и надо сравнивать с «Лиром», «Федрой», «Прелюдией»15 – словом, с лучшей поэзией или с той поэзией, которую мы полагаем лучшей в своем роде. Только так мы поймем, что новизна новейшей поэзии и прозы – это самая поверхностная их черта и что критерии оценки прошлой литературы работают и сегодня: их можно только слегка подкорректировать, но никак не упразднять.

Так что было бы глупо притворяться, будто второй этап чтения – строгий отбор и сравнение – ничуть не труднее первого, состоящего в открытом и широком впитывании разнообразных впечатлений. Конечно, это трудно – продолжать читать, когда, собственно, книга уже закончена; трудно соотносить один «архитектурный» образ с другим; еще труднее – опираясь на свой книжный багаж и понимание, вдохнуть в эти сравнения живой смысл. Однако самый трудный момент наступает тогда, когда ты пытаешься сделать следующий шаг и говоришь себе: «Да, эта книга такого-то свойства, она ценна тем-то и тем-то; вот ее слабая сторона, а вот сильная; то-то не получилось, а это вышло здорово». Такой поступок требует от читателя огромных усилий воображения, обширных знаний и исключительной интуиции, что, вообще говоря, редко когда сходятся в одном человеке; даже абсолютно уверенный в себе читатель едва ли будет претендовать на обладание всеми этими достоинствами сразу – скорее речь может идти о каких-то задатках. В таком случае не правильнее ли будет освободить читателя от этого бремени и предоставить решать вопрос об абсолютной ценности той или иной книги критикам, вкупе с учеными, этими маститыми законодателями, облаченными в шапочки и мантии магистров и докторов философии? Однако же нет, нет и еще раз нет! Пусть мы преувеличили меру сопереживания в процессе чтения, пускай мы излишне приглушили роль собственного «Я» – мы все равно знаем, что всецело сопереживать или полностью стушеваться мы не можем: это не в природе читателя. Все равно в нас сидит бесенок, нашептывающий «ненавижу, люблю», и унять его невозможно. Именно из-за этих личных «люблю», «ненавижу» наши отношения с поэтами и романистами такого частного свойства, что мы не выносим присутствия чужих лиц. Мы можем ошибаться, плодить, с точки зрения критиков, жуткую ересь, но нам порукой наш вкус и будоражащий нерв интереса – они освещают нам дорогу. Мы постигаем чувством; для читателя подавить свое «Я» – значит обеднить самое себя. И потом, время работает на нас: мы оттачиваем вкус; возможно, в будущем он станет больше нам послушен, чем теперь. Во всяком случае, когда видишь, с какой жадностью начинающий читатель набрасывается на книги, стремясь перепробовать все на свете – поэзию, прозу, исторические документы, жизнеописания, а затем возвращается к ним после долгой передышки, «насладившись» абсурдной картиной мира, хочется верить, что вкус понемногу меняется: уже нет той всеядности, появляется разборчивость. Теперь ему мало высказаться об отдельных книгах – ему подавай обобщение. Послушай, а что ты думаешь об этом?– начинает теребить тебя и не унимается до тех пор, пока не прочитает «Лира», а после, обратившись к «Агамемнону»16, не отыщет в них то общее, что не давало ему покоя. Так пойдем же на поводу у собственного вкуса – пусть ведет нас туда, где кончаются вопросы о том, что отличает одно произведение от другого и начинается поиск общих свойств: попробуем назвать их, обобщить в виде правила и тем самым внести порядок в наши несколько сумбурные впечатления. Нашему вкусу такая тренировка только пойдет на пользу. Ведь правила на то и существуют, чтобы их нарушали: так и наше «правило» живет лишь до того момента, пока его не разобьют в пух и прах реальные живые книги – туда ему и дорога! Нечего создавать правила на пустом месте, скажем мы без сожаления, и, в надежде укрепиться в сложном деле осмысления прочитанного, обратимся за просвещенным советом к тем немногим редким из редких писателей, кто понимает толк в искусстве литературы: Колриджу, Драйдену, Джонсону17. Удивительно, как часто их критические замечания, оброненные как бы невзначай, мимоходом, попадают в точку – не потому ли, что они сами писали стихи и прозу? Те смутные идеи, которые мы с таким трудом пытаемся извлечь из общей каши впечатлений, – в их изложении предстают ясными и чистыми, как стекло. Но для того, чтобы это случилось – чтобы их помощь не осталась втуне, нужно соблюсти маленькое