Воспоминания о будущем - Элена Гарро Страница 16

Он подошел к ней. Ее голос звучал для него как исцеление после жестких слов Игнасио. Родольфо чувствовал, что их с матерью связывает особенная, исключительно нежная любовь. Лучшие моменты своей жизни он проводил по ночам, когда они с матерью вели задушевные беседы через открытую дверь, лежа каждый в своей постели. Родольфо был единственным утешением для доньи Лолы после неудачного брака. Маленькому Родольфо смерть отца подарила сладость исключительной материнской любви. Донья Лола считала сына слабеньким и робким и не скупилась на ласку и похвалы.

– Секрет завоевания мужчины – лесть и хорошая еда… – лукаво повторяла она и одинаково внимательно следила и за прихотями сына, и за его тарелкой. Когда ребенком он натыкался на стул или стол, она велела по ним бить, чтобы показать мальчику: это мебель виновата, а не он. «Фито всегда прав», – утверждала донья Лола весьма серьезно и оправдывала каждую его вспышку гнева.

– Ты даже не представляешь, Эльвира, какое счастье иметь такого сына, как Фито… Не думаю, что он когда-нибудь женится. Ни одна женщина не поймет его лучше матери…

Донья Эльвира не успела ответить. Ее отвлекло прибытие доньи Матильды.

– Ты заметила? Заметила, какая нахалка? – спросила донья Лола у сына, едва девушка и ее мать отошли.

– Да, мама. Не волнуйся.

– Она пожирала тебя глазами!

Донья Матильда пересекла двор перед церковью бодрой рысью. Она задержалась, беседуя с Хоакином об их госте, и теперь переживала, что не успеет к концу мессы. Увидев подруг, ожидающих ее, старушка с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. «Вот любопытные! Придется позвать их в гости!»

Тем же вечером в доме дона Хоакина зажгли лампы, вынесли на террасу стулья и приготовили подносы с напитками и сладостями. Давненько в Икстепеке не устраивали званых вечеров, и дом поначалу наполнился радостью. Однако веселье улетучилось, едва гости прибыли: они почувствовали себя неловко перед незнакомцем. Коротко с ним поздоровались, затем заняли свои места и принялись в молчании смотреть на ночной сад. Там стоял душный воздух; густые папоротники и плотные тени заполонили каждый уголок, а покатые склоны гор, окружающих меня, нависли над крышей. Дамы онемели: их жизни, любовные истории, бесполезные кровати растворились, искаженные тьмой и плотным зноем. Приезжий затаился в мрачном ритме машущих вееров, пытаясь избавиться от странного ощущения, вызванного встречей с чужими лицами. Изабель и Кончита, обреченные медленно увядать в стенах собственного дома, без аппетита жевали сладости, сочащиеся горячим медом. Томас Сеговия тщился выдать блестящие фразы, нанизывая слова, как бусины, однако перед молчанием гостей совершенно потерял нить рассуждения и лишь с грустью наблюдал, как бусины слов катятся по полу и теряются меж ножками стульев. Мартин Монкада сидел в одиночестве в отдалении ото всех. До него долетали некоторые слова Сеговии.

– Он очень странный человек! – прошептала донья Эльвира на ухо приезжему.

Ей казалось, парочка откровений компенсирует неудавшийся вечер. Уртадо взглянул на донью Эльвиру с удивлением, и вдова указала на Мартина Монкада, добровольно изолировшего себя от остальных. Ей хотелось поделиться своим мнением о Мартине, но она боялась, что ее услышит Ана.

– Он был сторонником Мадеро! – прокомментировала она шепотом, завершая обзор странностей своего друга.

Чужак лишь улыбнулся, не зная, что ответить.

– С Мадеро начались наши несчастья… – притворно вздохнула вдова, зная, что эта тема оживит умирающую беседу.

– Франсиско Мадеро стоит за приходом Франсиско Росаса, – подхватил Томас Сеговия.

Тут же в самом центре сада будто бы возникла темная фигура генерала Росаса и продвинулась к группе людей на террасе доньи Матильды. «Он ведет себя так, точно он один имеет право на жизнь», – твердили гости, чувствуя себя загнанными в невидимую ловушку, лишившую их денег, любви и будущего.

– Тиран!

– Кому ты рассказываешь? Сеньор видел это собственными глазами!

– С тех пор, как Росас приехал в Икстепек, он только и делает, что совершает преступления, одно за другим.

В голосе Сеговии прозвучала двусмысленность: казалось, он почти завидовал Росасу, вешавшему аграриев вместо того, чтобы сидеть на какой-то террасе какого-то дома и говорить бессмысленные слова. «Должно быть, он переживает ужасные моменты», – подумал он, испытывая странные эмоции. – У римлян тоже не было этого нелепого представления о милосердии, особенно перед побежденными. А в нашем случае побежденные – это индейцы». Мысленно Сеговия опустил большой палец в жесте смерти, как люди на гравюрах в его «Римской истории». «Мы – народ рабов с несколькими патрициями». – И он мысленно поместил себя в ложе патрициев, справа от Франсиско Росаса.

– С тех пор как мы убили Мадеро, все, что у нас есть, – лишь долгая ночь, которую придется искупить, – воскликнул Мартин Монкада, по-прежнему не глядя на остальных.

Все посмотрели на него с ненавистью. Разве Мадеро не был предателем своего класса? Выходец из богатой креольской семьи, он тем не менее возглавил восстание индейцев. Смерть Мадеро была не только справедливой, но и необходимой. Из-за него на страну обрушилась анархия. Годы гражданской войны, последовавшие за его смертью, стали ужасными для метисов, страдавших от индейцев, которые, в свою очередь, сражались за права и земли, им не принадлежавшие. Когда же Венустиано Карранса предал победоносную революцию и захватил власть, состоятельные классы вздохнули с облегчением. После убийств Эмилиано Сапаты, Франсиско Вильи и Фелипе Анхелеса они почувствовали себя в безопасности. Однако генералы, предавшие революцию, установили кровожадное и жестокое правительство, которое делилось богатствами и привилегиями только со своими бывшими врагами и сообщниками по предательству: крупными землевладельцами эпохи Порфирио Диаса.

– Мартин, как ты можешь так говорить? Ты правда считаешь, что мы заслужили Росаса?

Слова друга смутили донью Эльвиру Монтуфар.

– Не только Росаса, но и Родольфито Горибара и его табаскских головорезов. Вы обвиняете Росаса и забываете о его сообщнике, еще более кровожадном… Впрочем, другой порфирист уже дал Викториано Уэрте деньги, чтобы убить Мадеро.

Остальные молчали. Кровавый союз между католиками-порфиристами и атеистами-революционерами их ошеломил. И тех и других объединяли жадность и позорное происхождение метиса. Вместе они открыли варварскую эпоху, не имевшую прецедента в истории.

– Я не верю, что они заплатили за убийство Мадеро, – проговорила вдова, хотя без уверенности.

– Лухан заплатил шесть миллионов песо Уэрте, дорогая Эльвира, – яростно парировал Монкада.

– Мартин прав, и нас ждет еще кое-что похуже. Как думаете, зачем Родольфито привез головорезов из Табаско? Чтобы охотиться на бездомных собак?

Говоря это, дон Хоакин содрогнулся, представив орды голодных и грязных псов, бегущих по моим мощеным улицам, гонимых жаждой и так похожих в своем убожестве и дворняжьем происхождении на миллионы индейцев, лишенных всего и подвергнутых жестокости со стороны правительства.

«Пистолерос!»