Крайние шхеры - Густав аф Гейерстам Страница 15

бы укол в сердце, заметив, что слова молитвы проскользнули мимо нее и что она не могла с истинным благочестием и всей душой следить за словами, произносимыми ее губами; она не могла отделаться от мысли, что это могло означать что-нибудь худое для Нильса. А он сидел по другую сторону прохода с полуопущенной головой и лицо его имело выражение жесткости и озлобленности. Мать Беда чувствовала себя неспокойной. Втихомолку попробовала она повторить молитву, когда пастор уже читал другое. Но покинувшего ее сердце благочестия никак, нельзя было вернуть. Мать Беда бормотала слова, но чувствовала сама, что это был бесполезно, и не могла заставить себя чувствовать что-либо иное.  Дело в том, что мать Беда все время искала в церкви взглядом, стараясь высмотреть Филле Бома. В продолжение всей проповеди она боролась с греховным искушением обернуться и посмотреть позади в дальнем углу церкви, чтобы узнать, не там ли он. Но все время перед нею был взгляд пастора, направленный прямо на нее, и для матери Беды было легче откусить себе язык, чем показать своему священнику, что она не слушает слова Божьего с благочестием. Но следствием всего этого было то, что мать Беда так и не смогла молитвенно сосредоточиться и, когда она встала, чтобы уйти из церкви, первою ее мыслью было посмотреть, нет ли Бома где-нибудь позади нее.  Но Бома нигде не было видно. Его не было ни в церкви, ни на церковном погосте. Не оказалось его также на улицах, и внизу у пароходной пристани его тоже не было. Мать Беда шла домой короткими шажками; ее головной платок был сдвинут далеко вперед над лицом; чистый носовой платок был по-прежнему обернут вокруг молитвенника. Она чувствовала себя возмущенной неудачей в своих розысках, а еще более тем, что ее сегодняшняя молитва не дошла до Бога. И она не могла отделаться от мысли, что может быть неумышленно наделала бед, которые разразятся над Нильсом. * * *  Между тем Филле Бом был в одиночестве далеко на морском берегу, где никто не мог его видеть, и был чертовски зол. Он сидел на камне, тупо смотрел на осоку, росшую возле скал и сползавшую до самого морского берега, и, несмотря на светлое воскресное утро, поминал всех чертей, каких только знал.  Разве он был виноват? Найдется ли человек, который сможет сказать, что он виноват? Разве не знало все село, какова баба черного Якова и каковы ее детеныши? Почем он мог знать, что они бегают вокруг его избы, шалят и напугали его собаку так, что она одурела?  Дело было в том, что едва в это утро Филле Бом успел надеть воскресное платье и выйти из избы, как услышал за углом крик, беготню и возню, точно там был пожар. Шлепали ноги бежавших по скалам ребятишек, раздавались их вопли, шумно открывались двери, слышался собачий лай. Он узнал лай своего Филакса, а вслед за тем услышал женский голос, точно прорезавший воздух:  -- Господи Иисусе! Ребенок!  Вот все смолкло и стало тихо, как в могиле, а вслед затем стрелою примчался Филакс с поджатым хвостом и юркнул через полуоткрытые двери в сени.  Бом едва успел опомниться и подняться по крутым ступеням скалы, которая была в уровень с его крышей, как увидел бабу, шедшую к нему с плачущим ребенком на руках. И прежде, чем Бом успел спросить, что случилось, баба показала ему окровавленный палец ребенка и сопровождала эту демонстрацию целым потоком ругательств.  Бом и баба черного Якова давно уже не были в дружбе. Разгневанная теперь женщина была обыкновенно кротка и богомольна; уверяли даже, что ее кротость была довольно доходна, когда она бывала в пасторате или в доме торговца; она представлялась несчастной и избавлялась от необходимости платить за все, что ела вместе со своими ребятишками. По крайней мере, таково было мнение Бома, и это он не раз высказывал, а баба так же, как и Яков, ее муж и повелитель, не могли ему простить этого. Этот Яков принадлежал к команде Дельфина; это он роптал, когда товарищи решились принять в свою артель маленького Альгота, чтобы дать ему возможность заработать свою долю улова наравне со взрослыми мужиками и выручить овдовевшую мать. В свое время это подогрело "доброжелательство", которое Филле Бом питал ко всему семейству. Услышав об этой истории, он захохотал на пароходной пристани так громко, что слышно было далеко на дороге, и сказал, что ему забавно будет посмотреть на эту бабу, когда ее старик в свою очередь пойдет ко дну. Бом это сказал и не отпирался от своих слов. А что его слова добросовестно передали тем, которых они касались, в этом он мог не раз убедиться в течение года. Теперь он понял, что его сразу отблагодарят за все.  По этой причине он дал бабе кричать, сколько она хотела, а сам только нахмурился и сказал, когда она переводила дух:  -- Если ты воображаешь, что на этом что-нибудь промыслишь, то очень ошибаешься.  Между тем нельзя было отрицать, что Филакс покусал мальчику руку, и Бом чувствовал себя не совсем спокойным. Скоро, однако, он рассмотрел, что большой беды не было. Дело ограничивалось простой царапиной, слегка опухшей кругом, и, чтобы не выказать себя несговорчивым, Бом сейчас же согласился войти в избу и ножницами отрезать немного шерсти у собаки; эту шерсть баба положила на рану. Всякий ведь знает, что если кого-нибудь укусит собака, то рана будет плохо заживать, если не положить в нее шерсти от той самой собаки, которая причинила поранение.  Пока баба возилась с перевязкой, наступил перерыв в грозе, и Бом начинал уже надеяться, что ненастье пройдет. Но взглянув в сторону, он увидел старика, вскарабкивавшегося к ним на скалу, и понял, что все начнется сызнова. Так и было: началась перебранка, которой, казалось, не предвиделось и конца. Старые слабые стороны припоминались; новые ловко приплетались. Бом называл черного Якова -- что само по себе было уличным прозвищем, хотя и освященным привычкой -- "старой чертовой бабой своей же дьявольской бабы", а супруга Якова называла Бома "старой дохлятиной". Вскоре собралось вокруг них достаточно слушателей и тогда, всенародно заявлено было требование, чтобы собака поплатилась жизнью; лишь этою жертвою примирения могло удовлетвориться естественное кровомщение.  Причина этого странного требования заключалась вот в чем: как известно, если собака покусает человека, а потом заболеет, на него неминуемо перейдет болезнь собаки; если собака взбесится, взбесится и человек, хотя бы десять лет