Ветер крепчает - Тацуо Хори Страница 11

Эта его боль постепенно просочилась в меня. И там терзания троих – мои, его, ее – смешались воедино. Я испугался: не образуют ли они внутри меня гремучую смесь?

Внезапно рука моя встретилась с женской рукой.

– Ой, у тебя руки совсем ледяные!

Девица сжала мою ладонь. Я не ощутил в ее прикосновении ничего, кроме профессиональной холодности. Однако моя рука в ее руке скоро стала влажной от пота.

Маки плеснул мне в стакан виски. Тем самым дав удобный повод. Я высвободил ладонь и взялся за стакан. Но я боялся опьянеть еще сильнее. Боялся себя самого – думал, что в пьяном виде могу неожиданно разрыдаться прямо на глазах у Маки. Поэтому нарочно опрокинул свой стакан на стол.

Из бара мы вышли во втором часу ночи. Такси, в которое мы забились всей компанией, было тесновато для четверых. Меня заставили сесть Маки на колени. Бедра его ощущались мощными, крепкими. У меня, как у девушки, зарделись уши.

– Что, понравилось? – произнес Маки мне в спину.

– Скажешь тоже! Такое-то место…

Я ткнул его локтем в грудь. В тот момент мне отчетливо привиделось лицо девицы из бара. А вслед за ним перед глазами возникло лицо официантки из «Сяноару». Два этих лица наложились в моем сознании друг на друга, смешались, а затем, словно табачный дым, расплылись и пропали. Я почувствовал, что страшно устал. Машинально полез пальцами в нос. И заметил, что они все еще испачканы в пудре.

Набросок смерти

– Не могли бы вы завести граммофон? – говорю я, обращаясь к ангелу, что сидит возле моей кровати.

Здесь, в больнице, я вверен заботам этого светлого создания, облаченного в белую сестринскую форму.

– Что поставить?

– Ноктюрны Шопена, пожалуйста…

Из рупора граммофона появляется маленькая ярко-красная птичка и залетает мне в ухо. Какое-то время она свободно кружит внутри меня, порхает среди лесной чащобы костей, а затем усаживается на одно из ребер. Каждый взмах ее крылышек вызывает мучительный приступ кашля. И вот, чтобы усыпить эту птаху, мне уже требуется ингалятор…

Ангел способен видеть все, что мне снится, и настраивает мои сновидения на нужный лад. Это входит в его обязанности. Он улыбается и ставит другую пластинку.

* * *

Я писал письмо. Делал я это украдкой, стараясь не привлекать внимания ангела, поскольку вести переписку мне запретили. И все же был пойман с поличным.

Я попытался спрятать бумагу, но тщетно.

– Покажите письмо, – потребовал ангел.

– Это исключено.

– Вы уверены?

– Абсолютно!

– В таком случае прочтите мне его, пожалуйста.

Я вынужден был уступить. Но про себя твердо решил, что неудачные пассажи вслух зачитывать не стану.

– «Голубка моя!..»

– Ого!

– «…Я должен сообщить тебе нечто неприятное. Дело в том, что я уже мертв! Хотя в чем вообще состоит разница между жизнью и смертью? Я и сейчас могу прийти к тебе в любой день и час, стоит только пожелать. Правда, ты теперь прийти ко мне уже не сможешь, и это не слишком удобно, верно? Зато с нами теперь все будет гораздо проще! Когда я был еще жив, мы, сами того не замечая, частенько раздваивались, и нас становилось четверо. Под конец мы с тобой совсем запутались: где здесь ты, где я, где твой образ, живущий в моем сердце, где мой образ, созданный тобою? Все это страшно смущало. Но теперь ничего подобного уже не произойдет. Так что ты, пожалуйста, не печалься особо о моей кончине. Как сказал один поэт[9], живые и мертвые – словно две стороны одной монеты: так безнадежно далеки и в то же время так близки друг другу…»

Я дочитал письмо. Ангела заинтересовало, похоже, не столько само послание, сколько его адресат:

– И где сейчас ваша возлюбленная?

– В подвале здания «Парадайз»…

– Надо же, стало быть, у рая тоже есть подвал? И что она там делает?.. Дайте-ка угадаю. В баре работает?

– Все верно, в баре «Блу берд»[10]. – Я невольно улыбнулся.

– А сколько ей лет?

– Думаю, лет девятнадцать.

– И давно вы с ней знакомы?

– Да целую вечность уже, не меньше!.. По крайней мере, мне так кажется…

* * *

На первом же нашем рандеву мы с ней условились: давай-ка посмотрим, кто из нас двоих сумеет причинить другому больше страданий. И потому, например, девушка моя не раз и не два – как можно предположить – отказывалась от идеи написать мне, ибо по собственному опыту прекрасно знала, как тяжело подолгу, втуне ждать писем любимого.

Наше увлечение «игрой в мучителей» привело в итоге к тому, что в один прекрасный вечер, порядком истомившись на парковой скамье в ожидании возлюбленной, я вдруг почувствовал слева в груди резкую боль. После этого неприятные ощущения только усиливались: боль день ото дня все глубже вгоняла в мою грудь свое острое жало.

Я, разумеется, усмотрел единственную причину этого непонятного недуга в слишком глубокой любовной тоске.

О своих романтических муках я никому не рассказывал. Даже своей пассии.

И все же однажды не выдержал и невольно скривился при ней от боли.

– Что с тобой?

– Все в порядке!

– Тогда с чего вдруг такое выражение лица?

– Просто вспомнил мерзкий сон, который привиделся мне сегодня под утро.

– И что же тебе приснилось?

– Что меня съел крокодил.

Было очевидно, что ответ мой девушку не успокоил: она все истолковала по-своему и даже в этой моей секундной гримасе усмотрела, прежде всего, новый повод для мучений.

Я же в полной мере ощутил, что взаимная любовь – это, в сущности, бесконечное истязание друг друга.

И вот – наш последний вечер вдвоем.

Но кто мог знать, чем все обернется? Вечер как вечер – такой же, как все остальные.

А на следующее утро, уже собравшись выйти из дома, я подошел к зеркалу, чтобы повязать галстук, и в этот момент увидел, как мой зеркальный двойник, страшно побледнев, словно подкошенный валится на пол. После этого у меня начался сильнейший жар.

Вскоре я оказался в больнице.

Врач поставил диагноз – острая пневмония. По его словам, мучившая меня до сих пор боль в груди была не чем иным, как предвестницей подступающей болезни.

Я счел его заключения весьма наивными.

Сон не шел.

Температура у меня поднялась почти до сорока, койка нагрелась, точно